Конрад Мейер - Святой

Лицо короля при этих удивительных словах то вспыхивало, то бледнело; временами казалось, что он уже побежден, но тут в нем возмущалась его королевская гордость, не желавшая склоняться на сторону епископа и отдаваться во власть его мудрости; враждебность и ужас снова брали верх, и душа его продолжала оставаться раздвоенной.

– Смотри, мои стопы утомлены, – продолжал сэр Томас мягким голосом, – я – угасающий пламень, но все же, думается, стоит еще жить, чтобы в этот век ненависти и раздоров построить государство, в котором ни бог, ни человек не подвергались бы оплеванию и избиению.

Наследник Завоевателя, хочешь ли ты стать справедливым королем? Желаешь ли ты, чтобы твой последний час был более мирным, чем у твоих предков? Тебе угрожает иное мщение, не чета моему. – Тут сэр Томас устремил взгляд ввысь, над головой короля, и я мысленно узрел руку с обнаженным мечом. – Я отведу от тебя это мщение, я охраню тебя, я буду теперь тебе лучшим слугой, чем некогда твой честолюбивый канцлер. Я твой друг, ибо, видишь ли, твой сын Ричард просил за тебя.

Эта прекрасная и благочестивая речь, быть может, покорила бы моего бедного короля, если бы умный сэр Томас не припутал к делу Львиного Сердца.

Мой король Генрих хотя и любил своего третьего сына больше всего на свете, тем не менее, со времени отпадения и измены принцев Генриха и Жоффруа, столь погрешивших против сыновних чувств, стал подозрительным по отношению к собственной плоти и крови. Его разгневало в этот час заступничество его сына Ричарда, и на сердце у него стало накипать и нарастать черное недоверие.

– К чему ты призываешь меня, Томас? – начал он. – Мне гневить моих норманнов? Что ты задумал? Даровать свободу моим саксонским холопам? Доброе ли у тебя на уме?. Уж не хочешь ли ты моей гибели?

Он наморщил лоб, как будто с трудом собираясь с мыслями, но затем на него внезапно нахлынул гнев, туманящий дух:

– Я узнаю тебя, – воскликнул он. – Ты хочешь погубить меня и мое королевство!.. С тех пор как Грация, – будь она проклята, – умерла, ты только и думаешь днем и ночью, как бы извести меня, ты, лицемер, ты, губитель, ты, мстительный язычник!

Лицо сэра Томаса озарилось ангельским светом, и он произнес с сияющими очами:

– Я отпущу тебе смерть Грации и твою хулу, если ты дашь свободу моим братьям саксам и вступишь отныне на истинно человеческий и божеский путь. Желаешь ты этого, король Генрих?

В это мгновение толпа норманских баронов стала выказывать беспокойство; рыцарей раздражало, что король ведет так долго переговоры с опальным епископом, разум которого возбуждал в них боязнь; к тому же, их почтение к государю заметно поуменьшилось. Бароны бряцали копьями и щитами, прогуливали своих коней и кричали:

– Finissez, seigneur Roi, finissez! [Кончайте, государь, кончайте! (франц.)]

Сир Генрих испугался и сделал примасу знак поскорее его покинуть.

– Прочь от меня, – крикнул он, – отправляйся назад в твой французский монастырь! И чтобы нога твоя не ступала больше на английскую землю, ты, совратитель народа! Ни здесь, ни там я не желаю больше встречаться и иметь с тобою дело, ты, колдун, ты, ворон, накликающий беду!

Лицо канцлера помертвело. Он ответил мягким голосом:

– Я не знаю, последую ли я твоей воле; ибо долго продолжались мои странствия, – и пастырь и стадо стремятся ныне друг к другу. К тому же, меня тянет к месту моего успокоения; поэтому, о государь, я не обещаю тебе быть послушным. Но не опасайся ничего с моей стороны. Мои стопы ищут лишь мира.

– Берегитесь, берегитесь, под страхом смерти, ступить на английскую землю! – вскричал король, охваченный безумием, и сделал такое резкое движение, что принц Ричард Львиное Сердце, державшийся вблизи норманских рыцарей и внимательно следивший за обоими, бросился к ним со смятенным лицом.

А Томас Бекет со скорбной улыбкой отвернулся от короля.

– Мне кажется, что близок час моего освобождения; откуда бы иначе взяться у меня, нерешительного, мужеству, чтобы поднять голову и разгневать моего короля.

Так расстались друг с другом сир Генрих и сэр Томас, без примирения, к которому, однако, честно оба стремились.

XII

Когда мы, молчаливые и задумчивые, покинули унылую равнину – место отвергнутого поцелуя – и ехали в норманскую крепость Руан, резкий зимний ветер, после теплой, необычайно затянувшейся поздней осени, гнал нам в лицо первые хлопья снега. Тоска сжимала мне грудь, словно слишком тесный панцирь, ибо я считал дело моего короля проигранным, а мне хорошо было известно, как я того и не скрывал от принца Ричарда, что лед, тающий под лучами доброжелательства, становится вдвое тверже, когда его снова прохватит морозом.