Конрад Мейер - Святой

Быть может, впрочем, она ненавидела канцлера только потому, что тот следил за каждым ее шагом, усматривая в ней опасность, грозящую смутой всему королевству. Подумайте только, господин мой, что три области, которыми она владела, должны были перейти, в качестве материнского наследства, к четырем сыновьям короля – Генриху, Жоффруа, Ричарду и Джону. Итак, мудрость канцлера побуждала его в обращении с госпожой Элинор не отпускать поводьев, – дабы прихоти ее горячей крови не посрамили короля и Англии, – и не натягивать их, чтобы в припадке гнева она не закусила удила и не вырвалась бы из рук вместе со своими землями и сыновьями.

А сыновей этих сэр Томас не отпускал от себя ни на шаг, был им нежным отцом и постоянным наставником. Если бы природа не склонна была чаще насмехаться над воспитанием, нежели подчиняться ему, то эти четыре принца Англии не имели бы себе равных, – столько великой любви и высокой мудрости отдал им канцлер. Но принц Генрих ценил в нем всего лишь покрой платья и благородную выразительность движений, ибо сам он был щеголем и фигляром. Принц Жоффруа, в свою очередь, забывал за ночь, что он любил вчера и чем клялся, и, вследствие своего непостоянства, не мог довести до конца ни одной потехи, ни одного серьезного дела.

Третий сын короля, Ричард Львиное сердце, был любимцем сэра Томаса, да и мне он пришелся по душе. Проявления его нрава были открытыми и честными, как звук охотничьего рога, и весь он кипел, словно пена на удилах молодого коня. Ему нельзя было противостоять, его волей-неволей приходилось любить, но ума в нем не было ни на грош. Вот он и сидит нынче в заточении в Австрии, расплачиваясь за свою горячую кровь. Принц Джон, четвертый сын, – боже упаси меня высказываться против него, ведь он стоит теперь ближе всех к трону! – но никогда земля не производила более негодного и злого мальчишку. Мои руки не раз чесались, когда он устраивал козни против меня или какого-нибудь другого божьего создания, портил, из озорства, искусно сработанный арбалет или мучил бессловесных тварей. Как он смеялся! Никогда в жизни, даже в харчевнях и на рынках, я не слышал такого гнусного смеха. Вы должны знать, что канцлер иной раз присутствовал при том, как я обучал всех четверых стрельбе, и в перерывах он рассказывал им, в развлечение и назидание, басни про животных, особенно потешавшие меня, как охотника. Там говорили и действовали крылатые и четвероногие, все согласно своей природе или, по меньшей мере, согласно тому, как себе ее представляют люди; и эта умная забава также была изобретена арабами, чтобы невозбранно порицать и высмеивать ошибки своих повелителей под обличьем животных. И едва только в рассказе канцлера с кем-нибудь из этих сказочных героев случалась беда и несчастье: проваливался медведь Браун в яму или же волк Изенгрим попадал в капкан и тому подобное, – маленький Джон разражался, пронзительным дьявольским хохотом, так что я, – хотя его нрав и был мне знаком, – невольно при этом вздрагивал, а канцлер, так высоко ценивший ум, смотрел печальными глазами на ребенка. Но все же он не давал этому духовному уроду почувствовать свое отвращение, а наоборот, тем снисходительнее к нему относился и заботился о нем больше, чем о других. И мне доводилось слышать его вздохи, – что не было для него обычным, – когда я докладывал ему о новых злых проделках принца.

Воистину, канцлер любил королевских детей как своих собственных, и худо ему было за это заплачено.

Теперь я перехожу к рассказу о тайне одного неправедного дела; оно не значится, правда, ни в одной летописи, но в нем-то и нужно видеть тот заступ, при помощи которого сэр Томас и король Генрих вырыли друг другу могилы...

Ганс-арбалетчик невольно стиснул сильные старые руки, как будто и они держали этот заступ.

V

– Теперь, когда вы бросили взгляд на домашний быт короля Генриха, – продолжал Ганс-арбалетчик, – вы поймете, что он не мог найти покоя и отрады у госпожи Элинор и поэтому в своих странствиях и военных походах ему зачастую случалось высматривать себе кого-нибудь из дочерей своей страны по сю или по ту сторону моря.

Я не утаю от вас, что мне доводилось сопровождать его в иных поездках, от которых я, как получивший первоначально духовное воспитание, охотно бы отказался, и которые мне порой затрудняли исповедь. Но примите в соображение, что у короля было мало надежных людей, я же своей верностью оберегал его как на прямых, так и и на окольных путях от семейных раздоров, даже, быть может, от убийства из-за угла или яда.