Конрад Мейер - Святой

Он даже отказался подписать приговор одной колдунье и ведьме, известной всей стране и сознавшейся в своих бесовских злодеяниях, и этой своей языческой прихотью столь мудрый человек восстановил против себя всю Англию: короля, дворянство, духовенство и народ.

То была черная Мэри, вершившая свои дела в деревне неподалеку от Лондона, накликавшая грозы, напускавшая мор, душившая детей и животных, покуда, наконец, духовный суд не подверг ее пыткам и она, после того как добровольно созналась во всем, не была милостиво приговорена, во опасение ее принесшей раскаяние души от огня вечного, к огню земному. Тут-то и случилось, что разжалобленный канцлер посетил это чудовище в ужасной темнице и заставил ее рассказать о своей одинокой молодости и о позднейшем общении с дьяволом. И, поверите ли вы: в то время как черная Мэри, обливаясь горячими слезами, взывала к очищающему пламени, канцлер пытался разубедить ее в существовании дьявола, доказывая ей, что она обманывает и себя и других. И чем осязательней она все это ему описывала, тем недоверчивее становился язычник. Сэр Томас предоставил решить дело королю, но тот и слышать не хотел о помиловании и величественно объявил:

– Канцлер, я – христианская совесть Англии, я не могу ее помиловать.

Тогда канцлер спокойно произнес:

– Могу ли я идти наперекор высокой мудрости нашего века, составляющей и твою мудрость, о государь! – и подписал смертный приговор. Позже, выходя из зала, он обратился ко мне, стоявшему у порога, и сказал:

– Мэри такая же ведьма, как я – святой! Мой старый Ганс, бывают минуты, когда мне становится страшно при мысли о том, что такое люди и чем они себя воображают.

Этих слов я никогда не мог понять, но должен предположить, что сэр Томас, со своей высокомерной философией, не верил в существование дьявольских чар.

Когда настало время вести черную Мэри на казнь, темница ее оказалась пустой, и король Генрих грозно призвал канцлера к ответу, но тот высказал мнение, что это такое же точно дьявольское наваждение, как и все прежние, и на том все было закончено.

Позднее распространился слух, что черная Мэри вовсе не улетела в облаке смрадного дыма, а спокойно и уединенно проживает на одной из отдаленных мыз канцлера. Если она искренно раскаялась, то пускай живет там на здоровье! Я должен вам признаться, что и меня охватила жалость, когда я увидел грешницу, сидящую на сгнившей соломе, устремив на канцлера черные безумные глаза из-под спутанных прядей волос, и когда я услышал, как она жаловалась на свою беззащитную молодость и на обиду, ей нанесенную еще в пору ее невинности. Ведь и я мог бы спеть об этом песенку!

Итак, вы видите, господин мой, – ибо сам я честно в этом признался, – канцлер при посещениях ведьмы брал меня с собой, как надежного человека.

Каноник испытующе взглянул на арбалетчика.

– Это ты, Ганс, – воскликнул он, – устроил побег гнусной женщины!

– Вы вправду так думаете, господин мой? – возразил Ганс, и, казалось, усмехнулся себе в бороду. Затем он перевел разговор.

– В Англии в то время проживала еще другая, злейшая ведьма и ее тоже не удалось сжечь, притом по причине весьма основательной.

Мой король и повелитель был на ней женат. Как случилось, что Генрих вступил в брак с госпожой Элинор, разведенной женой короля Франции, – станет ясно всякому, кто посмотрит на карту и сосчитает на ней земли, принесенные королевой в приданое. Это – Гасконь, Сен-тонж и Пуату с бесчисленными замками и городами. В молодости, говорят, она была миловидна и скромна. Я не хочу вырывать из ее венца этот весенний цветок. В те же времена, когда я преклонял перед ней колено, ее голову украшал шлем густых черных волос, беспокойные глаза были постоянно чем-то заняты, а ноги не знали устали. Король Генрих держал ее поодаль от себя, то где-нибудь в аббатстве, – ибо по временам на нее находила набожность, – то в одном из отдаленных замков с немногочисленной челядью, ряды которой время от времени пополнялись каким-нибудь честолюбивым младшим дворянским сынком или тщеславным странствующим певцом, которому льстило находиться вблизи знатной дамы.

Канцлер при встрече с королевой, если не мог избежать ее, выказывал знаки глубокого почтения, хотя, как я думаю, она претила ему; ибо в женщинах ему нравились нежность и благопристойность. И он любил услаждать свои взоры, – хотя великий лжепророк и запретил своим приверженцам тешить себя людскими изображениями, – созерцанием белых спокойных тел целомудренных мраморных женщин, которых он понаставил в своих дворцах. Вам, верно, не случалось видеть подобных. Их извлекают из-под обломков разрушенных греческих храмов, и византийский император, в благодарность за политическую услугу, подарил канцлеру несколько таких статуй. Это – мертвые изваяния, чьи глаза лишены силы человеческого взгляда, но если долго на них смотреть, то они начинают оживать, и я нередко простаивал перед этими холодными созданиями, стараясь разгадать, какого они нрава – веселого или печального. Что до госпожи Элинор, которая была не из мрамора, то канцлер не находил в ней прелести; а она, с своей стороны, от всего сердца его ненавидела. Возможно, что ему, подобно невинному Иосифу у египтянки, некогда пришлось оставить свой пурпурный плащ в ее руках; ибо, хоть королева была верной дочерью церкви, и хотя до этого я никогда не слышал про нее дурного слова, – она читала пристрастие к язычникам; ведь случилось же ей в давние времена, сопровождая своего богобоязненного первого супруга в крестовом походе в Святую землю, связаться с сарацинским молокососом. Вам это не может быть неизвестным, так как эта история прогремела на весь мир.