Конрад Мейер - Святой

Я был возмущен тем благочестивым выражением лица, с которым этот мнимый святой ехал на грешное любовное свидание, – совсем не так, как мой дерзкий, исполненный вожделения, царственный повелитель, – но все же меня брала жалость к этой жертве обмана, проникнутой такой благоговейной любовью; и внезапный страх охватил меня при мысли, что этот бледный человек, все существо которого мне всегда внушало не свойственную моему нраву робость, может исподтишка, но неслыханно жестоко выместить на короле и на мне поругание своей святыни.

В этот миг между тонкими бровями канцлера вновь показалась прямая глубокая складка государственных забот. Сэр Томас пришпорил своего коня, но, как мне показалось не столько от нетерпения, сколько от возникшей в нем тревоги.

На небе опять народился серп молодого месяца, когда я вторично был застигнут наступающим днем на том же пути. Король около полуночи простился со своей любовницей, – ему предстояло путешествие в Нормандию, – но, достигнув опушки леса, он погнал меня назад с вестью, что жаждет еще раз ее обнять и завтра снова будет у нее.

Исполнив поручение, я возвращался, усталый и сонный, через сырой осенний лес. Мой жеребец сбивал на ходу желтые листья с ветвей, а меня в это время одолевали мрачные мысли о бренности всего земного, которые постоянно на меня находят при виде бледных осенников, разбросанных по лугам, как свечи.

Звонкое ржание совсем поблизости вывело меня из задумчивости. На повороте тропинки я увидел привязанного к изгороди мызы оседланного коня. Я соскакиваю, завожу лошадь в чащу и, снова бесшумно подкравшись, заглядываю через высокую изгородь. Там, внутри, я увидел мызника, который недоверчиво глядел и прислушивался к тому, что ему говорит худощавый малый в кольчуге, сначала обращенный ко мне спиной, но посреди разговора повернувший голову в сторону дворца и тем открывший мне свой хищный профиль. Я узнал этого коршуна, возвратился к своей лошади и пустился оттуда вскачь. Над заповедной рощей моего господина кружил не кто иной, как норманн Малерб, более ненавистный мне со времени похищения Хильды, чем воин, изображенный среди страстей Христовых в монастыре всех святых, который плюет в лицо нашему господу и спасителю, и с юных лет возбуждавший во мне особую ярость. Канцлер устранил недостойного из своей свиты, и молва гласила, что тот нашел себе место и снискал благосклонность госпожи Элинор. Я увидел, к чему нам нужно быть готовыми. Открой госпожа Элинор убежище лесной феи, и я бы гроша не поставил на карту за ее хрупкую жизнь!

Когда я доложил королю об этой недоброй встрече, вся кровь бросилась ему в лицо от гнева и любви.

– Мы должны отвезти нашу маленькую даму за море, – сказал он, нахмурив брови, – и нимало не медля, покуда ястреб не заклевал голубку.

Он приказал мне оседлать к вечеру трех лошадей и держать для него наготове простую одежду.

Уже стемнело, когда король, поздно освободившись от канцлера, вскочил на коня, набросив на себя плащ с капюшоном.

После часа быстрой езды, уже почти на полпути, он подозвал меня к себе и сказал мне, чтобы я не возвращался с ним на заре домой, а оставался бы завтра в маленьком дворце и с наступлением ночи перевез бы госпожу, вместе со служанкой, в ближайший замок, откуда он уже переправит ее за море.

Мы живо добрались до места. Для короля нашлось мягкое изголовье, а для меня, у подножия стены, пожестче – седло, а моему коню, я предоставил пастись на свободе ночью вместе с двумя другими.

Когда утренняя заря позолотила влажные от тумана верхушки деревьев, а я только что изловил всех трех лошадей, король вышел из ворот и к руке его приникло прелестное создание, не старше пятнадцати лет. Красивейшая девичья головка, какую я когда-либо встречал, склонилась к плечу короля, вперив в его опьяненные страстью глаза робкий и молящий взгляд. Черные, как вороново крыло, распущенные волосы, перехваченные золотым обручем, ниспадали до земли, рассыпаясь по нежным плечам и бедрам. Она плакала, король старался ободрить ее.

– Я оставлю здесь с тобой вот этого человека, моего верного слугу, и он будет беречь тебя как зеницу ока. Позволь ему без страха посадить себя сегодня вечером на коня. Так надо, я хочу этого, Грация! Еще немного, и мы снова соединимся под теплым небом.

Он поцеловал ее, вскочил на коня и умчался, а дитя махало ему вслед обеими руками.

Вся кровь отлила у меня от сердца. Правда пронзила меня, как острый меч. Внемлите: король похитил у канцлера не роскошную и честолюбивую красавицу, – грех и горе, он посягнул на невинное дитя Томаса Бекета! Знайте: Грация, как ее назвал король, была живым подобием канцлера, насколько юное неопытное личико может походить на охлажденное годами, умудренное жизнью лицо. Благородный изгиб его бровей, его темные грустные глаза, серьезная улыбка его уст, мягкость его движений, – сомневаться было невозможно. Грация – благодать, – слишком юная для сестры канцлера, была плотью от его плоти. Сир Генрих, христианский король, согрешил хуже язычника над незрелой душой и над едва созревшим телом.