Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

«Не она»,- подумал он и вдруг защёлкал зубами.

Нелепейшая мысль так и врезалась клином между обоими мозговыми полушариями. А тень медленно подвигалась к нему, протянув вперёд руки.

Там где-то сейчас бегут себе к заставам красноглазые трамвайчики, там человек в круглых очках и с синим карандашом, там на календаре с Ильичом тысяча девятьсот двадцать пятый год. А в этой мгле разве разберёшь, какой теперь век, и человек ли, оборотень ли крадётся из мглы с простёртыми руками?..

Изо всех сил вдавился в стену Степан Андреевич и… перекрестился. С глухим стоном впилась ведьма зубами себе в руку и, сорвавшись с места, в один миг растаяла, растворилась во мраке, и гром с неистовой силой грянул оземь, и тысячи молний заметались по небу. Дождь, вихрь, вой, и при свете молний вся природа наклонилась на один бок под хлеставшим её ураганом.

Скользя в грязи, не бежал, а летел домой Степан Андреевич, падая, вставая, опять падая, в безумном ужасе закрывая голову, чтоб не пробили её хлёсткие градинки. Он влетел на кухонное крыльцо и чуть не сшиб с ног Марью, преспокойно курившую злейшую махорку.

Пан? – сказала та удивлённым басом.- Дюже мокрый. А вы уже не говорите господам, що я курила. Ну их к бicy.

Сказав так, она отшвырнула окурок и с двумя вёдрами храбро пошла под дождь набирать воды из-под желоба.

Степан Андреевич прошёл в свою комнату, зажёг свечу и с радостью увидал, что все ставни заперты.

Сняв платье и накинув мохнатый халат, он, однако, всё ещё был как-то плохо уверен в себе, одним словом, был в том состоянии, когда к человеку стоит подойти тихонько сзади и щёлкнуть слегка по затылку, чтоб с человеком сделался жесточайший родимчик.

«Чтоза идиотство,- думал он,- что за идиотство. Подлые нервы».

И вдруг – о, человек в круглых очках и с синим карандашом, видел ли ты это? А если видел, неужели не подпрыгнул от удовольствия на своём обсиженном стуле?

Степан Андреевич подошёл к чемодану и вынул одну из тех самых на всякий случай захваченных рукописей. Он внимательно прочёл две страницы, а потом сел, взял альбом и, оглядываясь на дверь, стал рисовать.

И при этом воображал он себе знакомые улицы, трамвайную суету у Второго Дома Советов, рекламы американской пароходной компании, деловой спор с подозрительно настроенным редактором и червонцы, милые, белые червонцы на маленьком окошечке стеклянной кассы. И когда вообразил он себе все это отчётливо и ясно, то стало постепенно замедлять размахи расходившееся сердце. Пионеришка на рисунке смотрел храбро и успокоительно поднимал красное знамя.

Странная ночь выдалась в этот раз в Баклажанах. Много удивительного видела молния, заглядывая в щели старых баклажанских ставней.

Два старых еврея сидели в комнате, увешанной библейскими картинками, совсем сблизив лбы и отставив

на край стола огарок, чтоб не опалить себе бороды Один из них все время опасливо поглядывал на перегородку, но другой успокоительно махал рукой словно говорил: «Никого нет там». Но он ошибался. За перегородкой, прижавшись к ней ухом, стояла только что вернувшаяся с прогулки, вся мокрая и грязная, бессонная его дочь. Она влезла в окно и теперь слушала, и черные брови её совсем сдвинулись. Шелест червонцев долетел до неё, и она зажала уши и бросилась на кровать, кусая подушку, чтоб не слышно было рыданий. Какой же такой товар продал старый потомок Израиля, что так слезообильно заплакала его дочка?

Ещё видела молния молодую блондинку, мечтавшую в бессоннице. Но о чем она мечтала, молнии, конечно, известно не было.

Перед лампадою молилась в своей опочивальне шекспировская королева. Иногда подходила она к двери и говорила с раздражением: «Да не храпите же, мама, я молиться не могу». И тогда маленькая старушка садилась на постели и, вздохнув, пальцами поддерживала слипающиеся веки.

И ещё видела молния такое же бледное, как и у неё, лицо, с тоскою из окна озиравшее небо. Словно странник собирался в дорогу. Полумёртвое лицо. На такие лица лучше не смотреть в тёмные ночи.

Степан Андреевич заснул только тогда, когда обрисовались розовыми полосками щели ставней. Поэтому и проснулся он довольно поздно.

День был снова чудесный, настоящий летний, ненастье не зарядило по-северному на две недели.

При свете этого дня ужасно смешны и постыдно глупы были ночные страхи. Оставалось, правда, непонятным все. Но в конце концов некоторая таинственность даже приятна на нашем реалистическом, так сказать, фоне. Степан Андреевич посмотрел на пионера, который был наполовину готов, и швырнул его в чемодан за ненадобностью. Потом он пошёл пить кофе.