Дмитрий Вощинин - Купола

– Заблуждался. Нашёл в себе силы изменить взгляды…

– Знать, не глубокие были взгляды. Конечно, для нынешней власти, церковь – догма. Власть – тоже испытание. Вижу, что мало там дальновидных людей.

– Революционеры – самые дальновидные люди.

– Если бы власть хотела блага народу, она никогда бы не уничтожала веру. Ваши революционеры не добьются ничего, кроме лозунга. Вот где главная западня.

– Почему же? Мы создаём новые отношения в городах и в деревне.

– Жестокостью? Странно, много евреев вижу во главе новой власти. Но, что самое интересное, не верующих евреев, а наоборот, восставших против религии. Я раньше не мог представить, что они могут быть настолько агрессивными.

– Значит, вы нас ненавидите?

– Люди тут ни при чём. Я всех людей уважаю… Просто я хочу объяснить разницу верующего и безверия.

– И в чем же разница?

– С верой человек чище душой, а это уже немало.

– Но Бог – это фантазия.

– Эта, как вы говорите, фантазия пережила много веков.

Тот, кто хочет быстро построить новое, полностью сломав старое, накопленное, глупый человек, либо вор и проходимец.

– Я, конечно, могу преследовать вас за контрреволюционные мысли, но вовсе этого не хочу и призываю подчиниться действиям властей.

– Вот-вот. Опять вместо мыслей лозунги. Несомненно, бороться нужно, только знать зачем.

– Наша власть основана на сознательности, когда каждый понимает политику власти. Большинство согласно с её целями. Вы слышали речи Ленина, Троцкого?

– Слышал, скорее от других. Говорят, что отменные ораторы.

– Вот видите.

– Я думаю, что такого рода ораторство скорее похоже на сладкие речи дьявола.

– Что вы имеете в виду?

– Как вы думаете, кто более красноречив? Бог или дьявол?

– Ну, это не по моей части.

– Полагаю, что Бог делает свое благое дело молча.

– Новая власть отвергает Бога.

– В этом главная её ошибка. Я уже говорил, что вы строите неизвестное доселе общество и отвергаете Бога. И, заметьте, строите на непонятной вам земле. А кто вам позволил проводить такие эксперименты? Степень распространённого зла обернется на собственную судьбу.

– Я ещё раз говорю, что вовсе не хочу сделать вам плохо.

– А я, как русский человек, не могу пойти на компромиссы. Вы-то, наверное, пошли бы?

– Не ёрничайте, отец Серафим. Вам придётся подчиниться власти и ограничить эти свои вредные мысли.

– Видно, не привыкли вы слышать тихие выстраданные речи…

По душе вам совсем другие, пламенные.

– Я тоже не пойду на компромиссы. Я не верю ни в какую иудейскую или православную религию. Отец Серафим, надо уметь проигрывать.

– Это и пугает. Основное подозрение в искренности вашей власти. Не место во власти случайным людям.

В этой жизни никто ещё не выигрывал. Мне жалко вас, Траутман! Ведь вы, как и ваша власть, слепы.

– При всей вашей антипатии ко мне, я не хочу расставаться врагами.

– Хорошо, я уйду, но благодарить не буду. И даже не буду себя корить, что когда-то помог вам. Но на прощание хочу вам сказать, что я больше уважаю того, кто просил за вас. Либстера. Он твёрже стоит на нашей земле, за ним ответственность перед людьми. Он хочет добра. А проигрывает на нашей земле разобщённость и равнодушие…

Отец Серафим вышел от Траутмана с неприятным чувством.

Из российской истории известно, что до голодающих реально дошло менее одной пятой части собранных средств от продажи церковных ценностей страны. Остальные были разграблены, большинство их исчезли безвозвратно.

Отец Серафим открыто выступил против так называемого «Обновленческого собора», которым руководил ЧК, через очень вкрадчивого и совсем не простого посредника троцкистских идей Тучкова.

Все это послужило основанием к тому, что он оказался в первых рядах репрессированных священнослужителей, был выслан на 10 лет в район Воркуты, вернулся в 1946-ом и, прожив несколько лет в родном городе, тихо и незаметно ушёл из жизни.

Судьба Траутмана неожиданно «сыграла в пику», в 37-ом. Оказалось, что именно к Траутману ходил советоваться директор толевого завода перед восстановлением сгоревшего дома Петра Александровича. «Хозчасть» также не миновала ряд подобных вложений государственных средств. К тому же, было «странно», что часть церковного имущества была украдена местными бандитами. Никто из УИК не сомневался в честности Траутмана, но факты были отражены в личном деле. И вот он уже в замах, а через два месяца – в камере. Никто из сослуживцев не стал брать на себя поручительство его преданности «делу».