Дмитрий Ничей - Мудрость в пыли. Книга вторая. Острая душевная недостаточность

– Зовите священника, – велел профессор, – Где он, кстати?

– Где ж ему быть? – пожал плечами лаборант, – У себя спит.

– Понятно, – недовольно протянул профессор, – зовите все равно.

Лаборант послушно удалился и вскоре возвратился, ведя под руки заспанного пожилого мужчину в измятом костюме. Лаборатория мгновенно наполнилась резким запахом перегара. Священник был невысокий, абсолютно седой, носил короткую бороду. В одной руке он держал книгу в черном кожаном переплете, в другой – расшитую золотом широкую полосу ткани.

– Добрый вечер, святой отец, – раздраженно сказал профессор, – нам снова требуется ваша помощь.

Священник, чертыхаясь, неуклюже надел позолоченную ткань, повесив на плечи, и поднял книгу, держа ее перед собой.

– Я готов, – пересохшими губами произнес он, – Мне нужно его имя.

Профессор вопросительно взглянул на рыбака и тот, спохватившись, достал из кармана заржавевшую жестяную табличку. Санитар забрал ее и погрузил в емкость, наполненную какой-то жидкостью. Жидкость помутнела и, спустя минуту, лаборант вытащил жестянку и протер ее. Он вгляделся в проступившую надпись и утвердительно кивнул профессору.

– Потрудитесь поискать в базе, молодой человек, – сказал профессор практиканту, взглядом указывая на компьютер.

Тяжело вздохнув, профессор надел хирургические перчатки, маску и расстегнул молнию, проходившую по всей длине черного мешка. Мешок раскрылся и все увидели раздутый почерневший труп, глянцево блестящий в ярком освещении. В углу его рта, искаженного чудовищной усмешкой, торчала золотистая соломинка.

– Это что такое? – отпрянул профессор, свирепо сверкнув глазами на рыбака, – Ты где это взял?

– Так я … это…, – растеряно развел руками рыбак, – как заказывали…

– Что ты мне рассказываешь? – закричал профессор, – этому утопленнику неделя от силы…

– Что вы! – обиженно сморщился рыбак, – Лет сто – не меньше! Я сам откапывал. Могила провалилась вся уже. Еле нашли. Местные рассказывают…

…Он вырос в затерявшейся в краю густых болотистых лесов деревушке. Его, рано осиротевшего приютила сердобольная соседская семья. Он подрастал, помогая по хозяйству, работая безотказно, но без души. И вырос каким-то… никаким. Его не прельщала шумная беготня деревенских мальчишек, их каждодневные проделки и заботы. Он предпочитал, забравшись на чердак, долго и задумчиво смотреть с крыши вдаль, туда, за горизонт. Или запрокинув голову, не мигая, вглядываться в звездное ночное небо. Но не было в этом чистой грусти или беспечной задумчивости. Он пристально всматривался вдаль, нахмурив брови и играя скулами, словно терпеливо ждал что-то, известное лишь ему одному. Односельчане считали его малохольным и кто жалел, а кто раздраженно усмехался. А он все смотрел и смотрел вдаль.

Шли годы, он вырос и возмужал. И однажды подойдя к дочери своих приемных родителей, самой красивой девушке в деревне, взял ее за руку и сказал, что хочет видеть ее своей. Та отдернула руку, словно ожегшись, накричала на него и убежала прочь. Ничего тогда он не ответил, лишь вскарабкался на чердак, закусил соломинку и играя желваками, как обычно уставился вдаль.

И однажды даль откликнулась. Поднимая клубы прогретой в мареве полдня пыли по дороге, идущей от самого горизонта под лязг железа и рев моторов в деревню вошла серая армия, щедро украшенная знаками крестов и мертвых костей. В деревне началась суматоха и тогда он выплюнул соломинку и, криво усмехнувшись, спустился со своего чердака и ушел прочь.

А после вернулся домой. Охнула мать и замер, окаменев отец. Одет он был в одежду с чужого плеча, на руке белая повязка, а за спиной винтовка. А потом он заговорил. Говорил он тихо и бесцветно, не повышая голос и оттого становилось лишь страшнее. Он говорил, что помнит все, всегда помнил и не забывал ни на мгновенье. Помнит, как любил своих родителей, будучи маленьким, как хорошо и счастливо им жилось. И как пришли однажды люди в кожаных куртках, застрелили отца, а мать угнали куда-то, тыча в спину прикладами. Как истошно кричал он, хватаясь за юбку матери, пока не отшвырнула прочь его чья-то беспощадная рука. Все помнит, до мгновения. И то, что один из тех, в кожаных куртках – их старший сын, который после этого перебрался в город – тоже не забывал ни на минуту. Но теперь все будет по-другому. Потому, что пришло его время. Дождался он его. И теперь их очередь быть лишь безмолвными свидетелями происходящего, повлиять на которое они больше не в силах. И еще: он пришел за их дочерью…