Светлана Макаренко-Астрикова - Сказки кофейного фея

– Надо было шторы повесить.. Она – прочная, стремянка. – Она ахает вдруг и слезает с моих колен, как своенравный малыш. -Тюль повалял.. На пол.. Ну что это такое? И грязное повесим, что ли?.. – она в недоумении смотрит на меня закусив нижнюю губу, ресницы сердитыми шмелями порхают вокруг бездонных глаз.. Приехал тут, на своем «рено»!.. Распорядитель бала, видите ли! – ворчит она. – Иди вот отсюда.. Иди – иди… Где Аня? Аня! – кричит она, не слушая меня. – Анечка, он тюль на пол уронил, что делать, опять стирать? Балда такой, профессор называется…

– Не надо стирать, – останавливает ее на пороге с охапкой тюли Анечка. Сейчас вот его заставим все это вешать, негодника. – Не волнуйся, что ты. Все хорошо. И обедать давно пора…

– Да, давайте в самом деле уже, малость слопаем чего нибудь, а? – Ворохов вносит в комнату свежепокрытую лаком скамейку —Madame, посмотрите только, как здорово! Вам нравится? Эксклюзив для Вас. Чтобы Вы не бегали, а только сидели.. В душе там или где еще.. В саду.. Ланочка, ну тебе нравится?

– Да. – Она кивает. Красиво как… Жалко будет мочить.

– Не смоется. Не бойся. Это итальянские белила. Такие – особенные – самоуверенно улыбается Мишка, и лезет на стремянку. – Ну, где тут Ваши завесы? Грэг, давай пошустрее, а то у меня живот подвело..

– У меня тоже. Я держу.. – рассеянно киваю я, пытаясь удержать в пальцах мокрую тяжелую тюль, растянуть ее вдоль окна… Солнце бьет мне прямо в глаза, и я не вижу, как она выходит из комнаты, прикрывая дверь, почти на цыпочках. Мой своенравный ангел в белых носочках… Босой ангел….

…Этой ночью мне в колено опять вставляют острую спицу и вертят ее там, раскаленную докрасна или добела, не знаю.. Просто – ору, кричу от боли, поминая черта и Бога, проклиная Париж, Венецию, Милан, Берлин вместе взятые.. И, потом, когда боль отпускает – моментально, как это бывает только во сне, я ощущаю на своем бедре ее руку, теплую, мягкую, с двумя шершавинками мозолей, в углублении между бугорками: от колец… Я люблю целовать ее мягкую ладонь, бугорки, пальцы, их начало, их середину, с чуть широкой, чем обычно, косточкой, и кончики пальчиков, мягкие, тонкие… На них будто совсем нет кожи..

– Всю кожу на клавиатуре стерла! – смешно ворчит иногда она, кусая пальцы, которые не переносят и слишком горячих стенок обычной чайной чашки.. Так то.

– Нет, любимая! – смеюсь я, переливая ее горячий чай в чашку еще меньше, чтобы остудить, – у тебя просто на каждом кончике пальца – сердце..

Я просыпаюсь оттого, что это самое сердце пульсирует на моем бедре, в ее ладони, в ее дыхании, в ее губах. Она наклоняется надо мной, осторожно целуя меня в лоб, в щеки, в глаза, ласково плавя голосом кошмар боли. Смиряя мой гнев и тоску.

– Горушка, что с тобой?… Что такое? Что тебе приснилось? Ты так кричишь, любимый.. Так больно? Опять больно? Что тебе дать? – Она зажигает свет, мягкий, сбоку, плафон лампы накрыт каким то ее платком, не бьет в глаза. Она поворачивается, садится на край софы, наступает, босая, на пол, опираясь крохотной стопою, что то осторожно ищет в нише изголовья. Стакан с водой, мягкий, мятный шарик таблетки.

– Не надо. Так пройдет – Я отодвигаю ее руку. Осторожно, поддерживая ее под спину, чтобы она не упала, сонная, босая, маленькая, с широко раскрытыми глазами, в которых еще – по кошачьи, изнеженная, чуть ленивая, ночь. – Я потерплю.

– Нельзя терпеть боль. – Категорически качает головой она. – Выпей. Это на погоду так больно. Ветер… Гроза будет. Ну, выпей, любовь моя, я прошу..

– Откуда ты знаешь? Что – гроза? – Я внезапно и резко сажусь в постели, забыв про колено, терзавшее меня огненными стрелами.

– Руки болят.. – Она смотрит на меня, не мигая, сквозь ресницы. – Мазать не хочу.. Не люблю. От женщины должно пахнуть цветами или ванилином, а не эвкамономJ). Закусывает нижнюю губу, и смеется, тихо, сонно, Нежный колокольчик словно рассыпался лунными брызгами..

– Хорошо, что закрыли окно на веранде… – Она осторожно кладет мне в рот таблетку: ненавязчиво, легко, мягко, как ребенку..– Вот так. Хорошо… Такой мальчик. Упрямый… У меня тут живет.. Всегда ты у меня – тут… -Она показывает себе под грудь, куда то с левой стороны.

Я точно знаю, что у нее там целых три родинки. Одна почти что на самом кончике… Таком мягком, но капризном… Три родинки, как троеточие. Вечное троеточие в ее летящих строчках, чуть наискось..

Заложив руку за голову, в позе отдыхающего римлянина, я смотрю на нее, изящную, в облаке смятой сном ночной сорочки, с развязанными бантиками или бретельками и совершенно ненужной пуговицей у горла. Она же может оцарапать ей шею… О, боже мой!