Владимир Владыкин: В каждом доме война

За два летних месяца надежды людей на скорый исход войны, увы, не оправдались. Напротив, сообщения с фронта по оказии приходили донельзя тревожные и с каждым днём всё меньше обнадёживали, что враг скоро будет остановлен и навсегда повергнут. Словом, наши войска продолжали отступать и многие думали, что правительство пока бессильно изменить ситуацию и что в ближайшее время не приходится ждать на фронте желаемого перелома. Но никто не должен был усомниться в том, будто наша армия, которая ещё недавно считалась самой сильной, оказалась вдруг слабее вражеских полчищ. Ведь люди считали, что напав внезапно на нашу страну, немцы застали врасплох многие воинские части и они не успели дать вовремя фашистам достойный отпор, потеряв преимущество в живой силе и технике, что теперь не так-то легко будет восполнить. Но, судя по газетам, для этого делалось всё возможное, и недаром с объявлением войны призыв: «Всё для фронта, всё для победы!» – внушал людям уверенность в неминуемом разгроме врага. Вот колхозники и старались как можно без потерь собрать весь урожай. И молодые ребята, которым не сегодня-завтра идти на фронт, вызывались военкоматом на сборы для проведения военной подготовки. Это были Пётр Кузнехин, Жора Куравин, Назар Костылёв, Денис Зябликов, Дрон Овечкин, Алёша Жернов, Гордей и Никон Путилины, Миша Старкин, Иван Горшков, Илья Климов. А когда уборочная страда в конце августа подходила к финишу, на военные сборы призывались и девчата. Всего их было направлено под станицу Кривянскую более двадцати человек…

Между прочим, такие сборы в степи проводились каждое воскресенье. Пойменные луга, с северо-восточной стороны, от окраины станицы Кривянской, простирались до самой реки Тузлов, за которой начинались владения Новочеркасска, стоявшего на высоком урочище Бирючий Кут. Другая река Аксай протекала в юго-западной стороне у самого его подножия, и от станицы за камышами была почти не видна. В военных сборах вместе с сельской молодёжью участвовали также городские парни и девушки, которых собирали со всей округи, раскинув для них целый палаточный лагерь…

Несмотря на то, что осень была уже не за горами, дни стояли удивительно жаркие. Солнце нещадно припекало, и казалось, будто дольше обычного нарочно не торопилось садиться. В самые жгучие его часы парней обучали под навесом из брезента разбирать и собирать стрелковое и автоматическое оружие, а также знакомили с миномётами и пулемётами, обучали строевому шагу, умению окапываться сапёрными лопатами в лежачем положении и правильно бросать гранаты, бутылки с зажигательной смесью в наступающего на боевые позиции врага. Девчат натаскивали санитарному делу: обрабатывать раны, накладывать повязки, тянуть телефонную связь, справляться с зажигательными бомбами. Их также обучали ходить строем, копать окопы, строить землянки, блиндажи и знакомили с некоторыми видами стрелкового оружия.

В минуты перекуров ребята старались держаться ближе к девчатам, с которыми занимались молоденькие кадровые политруки, вызывавшие у них порой даже ревность. Неизменным заводилой был Дрон Овечкин. На Алёшу Жернова, своего поверженного соперника, он взирал свысока, стараясь как бы нарочно его не замечать. С того дня, как Дрон избил Алёшу, прошло несколько месяцев. Он продолжал дружить с Машей Дмитруковой и уже примирился с тем, что Дрон встречался с Ниной. Хотя первое время он не мог ей так легко простить этого лишь потому, что ещё нынешней весной Нина признавалась ему, что Дрон ей нисколько не нравится. А вышло всё наоборот, она вполне спокойно принимала ухаживания его недруга, и тем самым, наверное, тешила своё самолюбие, чем даже, наверное, втайне гордилась. Она действительно почти не избегала Дрона и Алёша невольно в досаде думал: «Нинка считалась искренней, в суждениях прямолинейной, а на самом деле оказалась такой же обманщицей, как и другие девушки». А когда он вопреки своим чувствам подружился с Машей, Алёша нашёл в ней совершенно неглупую, понимающую его девушку, чем был приятно удивлён; и вскоре все нанесённые ему Ниной обиды на время им забылись.

Ещё весной Гриша Пирогов пытался ухаживать за Машей. Но почему-то не очень настойчиво. Он проводил её домой всего один раз, как потом Маша сама признавалась Алёше, на большее его не хватило, не преминув при этом высмеять и жестоко унизить неуклюжего гармониста, каковым, впрочем, он не являлся. Но по этому поводу она думала просто: раз не хватило смелости, значит, в обращении с девушкой неловкий, будь даже на её месте другая. А перед ней – смелой и бойкой – он совсем растерялся. Хотя она слышали грязные сплетни, которые ходили о Грише и Анфисе, а сейчас будто напрочь о них забыла. Так что Маша, рассказывая Алёше о «лопоухости» гармониста, хохотала в присущей ей манере во всю ивановскую. Причём про себя надеясь, что её безудержный смех долетит и до его ушей. К тому же в тот момент в клубе появилась Анфиса. Но на смех Маши Гриша не обращал никакого внимания: играл себе да играл на гармошке, стараясь веселить молодёжь. Алёша не догадывался, что Маша потому и высмеивала гармониста за глаза, что он нравился ей больше всех поселковских парней. А поскольку, в её понимании, он лопух, она довольствовалась дружбой с Алёшей, который опять-таки от этой мысли был весьма далёк, но если бы и понимал, то вряд ли его это серьёзно огорчило, так как весёлый нрав Маши был вполне созвучен его душе, и он сам не упускал случая подтрунивать над кем-либо, правда не так ядовито, как это делала она. С этой ядрёной прелестницей не нужно было заботиться о выборе выражений, как требовала от него приличия в отношениях с ним Нина. Теперь Алёша прочно уверовал, что Маша и он созданы друг для друга, но об этом раньше даже не подозревал. А всё оттого, что ещё недавно был ослеплён красотой Нины, в чём теперь стеснялся признаться даже себе, так как от одной этой мысли он вдруг краснел, что порой случалось и в присутствии новой зазнобы…