Владимир Гой - Вкус жизни (сборник)

Через два месяца состоялись смотрины жениха в деревне у матери. Миша понравился матери невесты на все сто, она была согласна. Свадьба не за горами.

Жениться в тридцать пять лет – это все равно что терять девственность. Мише казалось, что минутная стрелка отщелкивает последние мгновения свободы, но, несмотря на это, сила любви заставляла его носиться по городу, готовясь к наступающему торжеству.

Она была спокойна и уверена в себе. Такую, как она, он найти не сможет, поэтому она просто давала ему свои и материны распоряжения, которые безропотно выполнялись. Лучшим движителем всего этого был, конечно же, секс. Если Миша делал все как надо, то получал «сладкого», если нет, то сидел на «мякине». Поэтому приходилось стараться.

Иногда сила духа его оставляла, он усаживался в барное кресло у стойки и изливал душу своим сослуживцам. Все сострадательно кивали головами, не понимая, зачем он женится, если над ним заранее так измываются. Но они не понимали и другого – что он по своей натуре подкаблучник, а сейчас просто боится потерять свою «девственность».

Бурная активность тещи заставляла Мишу побаиваться первой официальной брачной ночи, и он втайне поинтересовался у староверов (невеста и будущие родственники были из них), нет ли в их обычаях права первой ночи у тещи. К счастью, все оказалось по-человечески, но усердие будущей «мамы» все равно пугало.

Иногда он приезжал в свою двухкомнатную квартиру, где прошло его детство со старшей сестрой и братом, садился на кухне возле окна и думал: «А на фига мне все это надо?» Но проходила пара часов, и он уже начинал скучать по своей возлюбленной, и мысли его были уже совсем другие. Миша собирался, садился в свой служебный грузовой пикап и через весь город отправлялся к ней.

Будущая теща приехала за пять дней до свадьбы, чтобы все точно расставить по своим местам. Невеста беспрекословно слушала мать, абсолютно во всем с ней соглашаясь, примерно так Миша слушался своего старшину, когда служил в армии. Ему начинало казаться, что если «мама» скажет его «будущей», что они после свадьбы будут спать раздельно и ни-ни, то так оно и будет, а если теща даст отмашку, то прямо хоть сейчас.

Родственники за него радовались: ишь какую себе отхватил, и удивлялись – ну чем же он ее охмурил, вот молодец!

Но он сам уже ничему особо не радовался, хотелось побыстрей со всем этим покончить и перейти к новой, неизведанной жизни. Это как разбежаться с моста и, закрыв глаза, сигануть вниз с сумасшедшей высоты, а там будь что будет, то ли вода, то ли асфальт.

Костюм и туфли покупались под зорким наблюдением невесты и тещи, и в этом не было виновато отсутствие у Михаила вкуса, просто так было надо. Список гостей прошел особую цензуру, и с преимуществом три к одному был утвержден список в пользу тещи.

Он был православным, она староверкой. Ни тот, ни другой веру менять не желали, поэтому обряд проходил возле «алтаря» в обычном загсе. Отзвучал марш Мендельсона, отерли слезы умиления близкие родственники, и, нагрузив молодых кипами цветов, все разошлись в ожидании вечернего застолья.

Дружное «горько!» поднимало молодых с почетных мест каждые пять минут. Все поочередно, как по заказу, шутили по поводу первой брачной ночи, и чем больше пили, тем проще и проще становились шутки. Деревенское пиво, смешанное с водкой, постепенно лишало разума всех окружающих, и после очередного возгласа «горько!» многие забывались и начинали взасос целовать своих соседей. Но свадьба есть свадьба, всем было хорошо и весело.

Утром он проснулся часов в семь, за окном уже вовсю светило солнце. В голове немного гудело от шампанского, но на сердце было как-то очень радостно. Он пошел на кухню и по старой холостяцкой привычке стал мыть оставшуюся с вечера посуду, рассуждая про себя, что во всем этом есть своя прелесть: «Ну и что, что раньше мыл посуду только за собой, а сейчас буду мыть за двоих, главное – это счастье».

Я, конечно, не частый ходок в церковь, но иногда, когда на душе становится муторно, ноги сами поворачивают в храм, постоять под образами и просто подумать. И сколько раз я туда ни заходил, всегда встречал одного и того же мужчину с благостным лицом, который стоял с правой стороны, недалеко от входа, рядом с иконой Иоанна Крестителя. Его горящие глаза во время службы выразительнее всего передавали непоколебимую веру и преданность Создателю. Когда он подпевал церковному хору, голос его неподдельно дрожал от волнения. Мне в такие моменты становилось стыдно за себя, за свою врожденную и приобретенную грешность, и самое главное, за то, что я так редко ощущал в себе это великое чувство раскаяния. И он, этот незнакомец, подталкивал меня к очищению, на глаза мои наворачивались слезы и комок подступал к горлу от собственного ничтожества и греховности. Я смотрел на его благообразный лик с великим уважением за его преданность вере.