Евгения Янова - Последний день воскресенья

Вода текла и текла, потому что некому было ее остановить. Некому было сказать ей, как она неправа, где она ошиблась. Некому было устроить для нее показательный потоп или порку. Потому что в то утро никто не видел водоноса.

Ева продолжила свое путешествие по коридору примерно в том же направлении, что и рожа в арбузных трусах. И чем дальше они шли, тем мокрее все вокруг становилось. Рожа периодически стучалась в разные двери, на которые были прибиты таблички с цифрами. Ева знала цифры, и числа, и буквы. Но почему-то конкретно эти вызывали у нее смущение и вопросы. Они никак не хотели вставать в правильном порядке. Никак не могли следовать одно за другим. Что-то в них было порочно нелогичное. Это сбивало с толку. Ева больше не думала о том, где она, зачем и почему. Ее не смущало тупое следование по коридору за каким-то непонятным мужиком, который всем задавал вопрос про водоноса, о котором Ева и слышать никогда в жизни не слышала. Ее смущали только эти цифры. Где-то в глубине своих соображений, боясь признаться в этом даже самой себе, она понимала, что именно не так. Но понимание бежало от любого столкновения с сознанием, ускользало от дачи объяснений. Поэтому Ева просто шла, задумчивая, но без шансов на обретение покоя в мыслях.

– Водонос был? – в очередной раз послышался знакомый вопрос в глубь очередной комнаты стандартной планировки общежития квартирного типа.

– Зачем тебе водонос? Тебе что, воды мало? – ответила невысокая миловидная женщина с пышноватыми формами, опрятными прямыми черными волосами до плеч. Ее большая грудь была приятно очерчена сероватым свитером, а на все остальное смотреть уже было и не нужно. Женщина наклонилась, провела рукой по полу. И только тогда рожа в арбузных трусах и Ева поняли.

– Черт возьми! – завопила рожа. – Да у нас потоп!

Рожа развернулась и с места вбежала прямо в Еву, которая не смогла таким же оперативным образом среагировать на то, что уже несколько минут они шли по щиколотку в воде, что мужик впереди резко развернулся и что, наверное, надо было бы уступить ему дорогу.

– О! Ты смотри! Да это же наш новый препод! – радостно возвестила рожа, потирая ушибленное об Еву плечо.

Женщина немедленно заулыбалась и приняла тот самый вид, который приличные женщины принимают, когда хотят понравиться другим приличным женщинам.

– Вы будете жить с нами? – спросила она.

– Боже, надеюсь нет! – не сильно задумываясь о последствиях ответила Ева.

Переглянувшись в легком недопонимании, с явным выражением на лице, которое гласило «человек, что, не следит за беседой? Мы ведь это только что обговорили», женщина и мужик начали говорить одновременно, но мужик, почему-то именно сейчас оказавшийся джентльменом, дал закончить мысль даме:

– Мы сегодня нигде не можем найти водоноса. Но, если это вас не сильно расстроит, можете посидеть пока у меня в комнате. А там посмотрим.

Ева не нашла причин, по которым она должна была бы расстроиться. Задумываться о сакральном значении водоноса в этой плавающей по щиколотку в воде общине она тоже была не склонна. Поэтому молча приняла приглашение и вошла в комнату. Внезапно очнувшийся в мужике джентльмен вежливо попрощался с женщиной и выпал из поля зрения.

– Лара! – заверещал откуда-то из соседнего помещения другой мужской голос. Женщина, склонив голову, пошла скрыться за одной из трех дверей, которые вели из помещения, где она сейчас находилась с Евой. Другая дверь была той, через которую вошла Ева. Третья дверь вела куда-то еще.

Комната в принципе не сулила ничего хорошего ее обитателям и случайным гостям. В ней были собраны все лучшие атрибуты старой квартиры, в которой один за другим умирали старики. Большой и бесполезный шкаф во всю стену и до самого потолка. Некоторые полки были открытыми и нещадно пылились вместе со всей посудой из разрозненных сервизов. Пыль изящно покрывала каждую трещинку и скол на фарфоре и прекрасно загораживала блеск стекла и без того мутного хрусталя. Когда-то все открытые полки были стеклянные, но часть заменили, и уже давно, грубые деревянные. Иногда взгляд, следующий по этим хрупким предметам, наследиям когда-то не самого богатого, но все-таки прошлого, спотыкался об уродливые маленькие игрушки, засохшие цветы и записки. Шкаф производил такое грустное впечатление, что даже не подталкивал любопытство узнать, что же там, за непрозрачными створками.

Евины белые шнурки неумолимо тянуло к полу. На нем лежал такой понятный и дешевый ковролин. Любовь ко всему простому и дешевому поглощала шнурки полностью. Они бы предпочли любую вредную еду за три копейки самому изысканному блюду, они бы выбрали быть старыми дряхлыми шнурками в разваливающихся уже не первый сезон кедах, чем быть блестящими и модными застежками на дорогущих туфлях, они выбрали бы без раздумий старый протертый мягкий диван свеженькому только что допиленному дизайнерскому креслу. Этот светло-зеленый ковролин был приятен на ощупь и на взгляд своей выцветающей старостью, которая была единственным уютным местом в комнате. Сверху на него угрюмо смотрел серый потолок в разводах от былых наводнений и люстра с тремя плафонами, из которых один был треснутым, второй лишился лампочки еще в прошлом веке, и только третий был единственным источником света. Свет средь бела дня был необходим, потому что окна были маленькими, пыльными и не выходили на солнечную сторону. Или просто солнца не было. Из этого окна было сложно смотреть на окружающий мир, его почти не было видно. Зато тем проще было смотреть на отражение собственных печальных глаз, которые так и сочатся отчаянием и желанием вырваться наружу.