Евгения Янова - Последний день воскресенья

Или, например, когда воспоминание оказалось косвенно виновным в гибели многих при пожаре в вагоне с пометкой на верхней полке. Ведь не воспоминание было виновато в этих смертях. А вовсе сама пометка.

Воспоминание и желать бы никогда не возжелало жену ближнего своего. Но так уж получилось, что именно пометка своей непрекращающейся песней о дивных глазах обратило внимание воспоминания на дивные глаза жены ближнего его.

И так далее и тому подобное. Так что с какой-то точки зрения виновный был наказан. С другой точки зрения, не был. Какая разница, какой точки зрения придерживаться, если обе они верны.

Ева, одетая в потрепанную временем, но все равно опрятную длинную юбку. Ниже колена, но не до щиколотки. Окончание юбки как раз доходило до того места ноги, где была середина нижней части ноги. Нижняя – это та часть, которая между коленкой и щиколоткой. Кажется, юбка была льняная. Но очень серая. На Еве еще была кофта. Почти такого же серого оттенка, только чуть светлее. С длинными рукавами, свободная и с широким горлом. Как мы помним, длину рукава уже сложно оценить, потому что рукава Ева немедленно закатала.

Девушка стала подниматься по ступенькам лежащей у ее ног лестницы. Все четыре ступеньки спустя Ева встала. В прямом смысле. Перед нелегким выбором: идти влево или вправо. «Мы всегда ходим налево!» – подумала Ева и, не медля, повернула направо. Направо виднелся коридор, почти без света, с дверями по обе стороны от себя. По крайней мере таким виделся коридор на расстоянии в ближайшие пятьдесят шагов. Ева начала свой путь.

Несмотря на отсутствие ковровых дорожек, она все равно ощущала себя героиней какого-то очень плохого сериала. И хотела оттянуть момент понимания: плохой и дешевый это сериал про псевдо-страдания молодой девичей души. Или же дорогостоящая драма о том, что действительно важно: интригах, сексе без разбора и неожиданных, но таких изящных, убийствах.

И если бы возле Евы был в тот момент какой-нибудь очень внимательный наблюдатель, он обратил бы свое внимание на ее ноги. Красивые, безусловно, ноги. Но интерес его привлек бы не только этот факт. Ева все еще была в кроссовках. И кроссовки эти тоже были серые. И шнурки на кроссовках неспешно, никуда не торопясь и поворачиваясь словно через силу. Все же неотвратимо принимали обратно свой белый цвет. Белый цвет шнуркам очень шел. Еще немного и он начал бы блестеть и затмевать собой окружающий никчемный интерьер.

Из комнаты, на двери которой были цифры «112», вывалилась пьяная рожа.

– Это не водонос! – рожа спряталась обратно. Но скоро об этом пожалела, потому что через буквально несколько секунд распахнула дверь вновь и вывалилась в коридор, погоняемая поганой тряпкой. Рожа плюнула прямо под ноги Еве. «Как грубо!» – подумали шнурки, которые в ужасе сжались, они ведь совершенно не хотели опять испортить свой любимый, так идущий им, белый цвет.

Рожа подобрала поганую тряпку с пола, закинула ее себе на плечо и, ни капли не раскаиваясь, продолжила свой путь в непеленгуемом направлении. Рожа шла по синусоиде, но скоро все же стала раскаивать из себя капли все той же ядовитой слюны и начала ломиться в дверь, с косяка которой криво свисала с пассивно-агрессивным негодованием табличка с числом «137».

– Водонос был?

– А ты мне за это что?

– Тьфу! – и рожа, очевидно раздосадованная таким течением диалога, поправила арбузные семейные трусы и двинулась дальше в своем нелегком и отнюдь не героическом Водоносном походе.

Вода никогда не лилась так быстро, как в это чертово утро в этом осточертевшем общежитии. Водонос куда-то пропал, и вода выливалась со всей радостью только что уволившегося по собственному желанию менеджера среднего звена. Она больше не текла в, она текла на и принимала с радостью все формы, встававших на ее пути вещей и предметов. До которых мы все дотрагиваемся. На которых мы оставляем каждый раз маленькую часть себя.

Где-то там, далеко под кроватью, у самой стены у Аси была коробка с сокровищами. Воспитатели первого межгалактического детдома периодически устраивали очень тщательные проверки комнат, в которых жили дети. Они приходили с большим мешком и собирали туда все, что, согласно постановлениям и формулярам, которые следовали всегда по пятам воспитателей, не давая им вольнодумничать и не оставляя права на ошибку и незнание, подпадало под категорию «хлам». Но Ася никогда не могла так просто расставаться с дорогими ей вещами. Как можно выкинуть чек на мороженку, которую они купили на первые в жизни выигранные в межгалактическую скакалочку деньги? Это была шоколадная мороженка для нее и фисташковая для ее друга. В черных вафельных стаканчиках. Они ничем не отличались от обычных коричневых, но выглядели круто. Потому что все дети обычно выбирают ярко-розовые или огненно-оранжевые. Все взрослые обычно не заморачиваются и выбирают стандартные, цвета печенья. И только они выбрали черные. Какой счастливый это был день! Как можно выкинуть единственное свидетельство о том, что он все-таки когда-то был? Никак нельзя. Поэтому Ася и хранила чек на мороженое в своей коробке с сокровищами глубоко под кроватью, у самой стены, где никто и никогда не будет смотреть, а даже если и посмотрит, то ни в каком постановлении не написано, что там нельзя хранить хлам. Так что Ася сможет спорить до последнего, чтобы ее сокровища ни в коем случае не выкинули.