Сергей Струков - Лоза небес. Сборник рассказов

ПАРИЖ

В пепельно-серый и сырой балтийский воздух, над бескрайнею степью моря, черными, средневековыми стенами, выставлен старый рыцарский город…

По его гранитным переулкам ходят потомки чуди, с особой тоскою души в обветренных глазах.

Современно одетые люди столь сильно контрастируют с древним духом величественно-благородных домов, что кажутся ненужными, случайными странниками неведующими, куда им идти.

Башня тевтонских братьев голо вздымается над городом и морем, словно высматривая в холодной хляби корабли римских легатов-крестителей…. А на опустевшем рынке, совсем рядом с башней, в толпе матросов, продавая за большие «тыщи» косметику, стоит невысокого роста, с «животом» и короткой бородкой, человечек. Моряки не верят, что зеркальце и какие-то разноцветные порошки в пенальчике, из самого Парижа привезены. На их вопрос, человечек смеётся, словно кашляет, и давит из себя: «Увы! Увы! Это Париж! Да! Хе – Хе! Увы, Париж!»

Матросам косметика ни к чему, но они столпились и смотрят, с замиранием сердца, на «хорошую жизнь», и почти у каждого сейчас на душе щемящая тоска о том, что так хотелось им увидеть и услышать, а ведь не увидели и не услышали; и хотя бы только одним глазом-то мечталось посмотреть, а ведь и не посмотрели; и только-то один-единственный вздох сделать, и не сделали, в той самой счастливой, сказочной, чудесной стране – «загранице»!

Матросы смотрят, и блестят глаза под бескозыркой, а низенький и плотненький мужичек всё кашляет и давит из себя: «Увы! Хе-хе! Париж! Париж!»

(конец)

«Должно быть многим из людей, хотя бы один раз в жизни случалось, вольно или невольно, побывать в том необъяснимом состоянии души и духа, когда вдруг всем своим простым разумением, начинаешь понимать, что прежнее твоё пребывание на земле было подобно пребыванию праха, летящего по произволу сумасбродного ветра, а представление о своём мессианском предназначении в жизни, которое, как ты сам о себе вообразил, совершенно расходится с тем предназначением, к которому призывает тебя сумасшедшее общество.

Вся эта разница в представлениях порождает необъяснимый нервический дух. Сей нервический дух может быть известен большинству живущих или живших когда-либо на земле, но далеко не каждому; и далеко не всем знакомо чувство отчаяния, переживаемое в этом состоянии человеком.

Частые, потом беспрестанные, а затем и слившиеся в один адский, непрекращающийся гул, переживания тоски и собственной ущербности, приводят несчастного, наконец, к идее, которой надлежало бы, по внутреннему его убеждению, избавить многострадальную жизнь одинокого человека от всех самых нелепых скорбей и предательств, предоставляемых творческой личности, в невероятном избытке, этим странным скоплением человекоподобных существ, которые, почему-то, называют себя цивилизованным обществом….

Если бы бунтующий дух мой пустился распространяться по поводам, побуждающим человека на этот самый отчаянный шаг, на который возможно только решиться кому-либо из намеревающихся жить, а не приговорённых к жизни по мимо воли, то скромный рассказ сей, занял бы тотчас место романа, и вместе с тем место скуки….

Ни в коем случае не желая такого неблагоприятного для моего повествования исхода, решусь ограничиться лишь кратким сообщением о том, что главным и определяющим поводом, к своему убийству было следующее: «Я хотел поднять на себя руку, оттого, что было невероятно любопытно – «что же там, в конце концов, за смертным одром»? Да ещё из гордости – никто ведь не кончал жизнь только из одного неукротимого стремления постигнуть неведомое?

Весь четвёртый курс обучения в Тверском университете эта идея витала над моей головой, а к концу оного поселилась в ней окончательно.

Отправившись на летние каникулы 2009 года, я вместе с тем отправился на добычу денег, которые намеревался приобрести самым бессовестным образом. Бессовестность эта заключалась в том, что, набрав в редакции нашей самой популярной газеты огромную стопку газет со своей собственной статьёй, я, встав в центре города и многолюдной толпы, начал продавать крайнее возмущение безнравственным состоянием общества, выраженным в виде печатных знаков, этому же обществу…

Так, как торговать собственной совестью дело далеко не самое приятное, то, будучи неприятным, дело это должно было получить самое приятное вознаграждение. Я не ошибся в расчётах и, через самое короткое время, в моих дырявых карманах зашелестели хрусткие купюры с изображением дяденек, карманы которых были далеко не дырявы.