Константин Латыфич - Равноденствие

Им откроется сад в тот день, когда вместе услышат неровный шум.
Так звучат тела, как почки на вербе, согретые трепетом узнаванья
взаимного. И сразу потерю привычки в своё уравнение запишет ум.
И потому испуг неизбежен.
<���…>

И у вокзала яблоки в вёдрах и малина в газетных кульках – к перрону
электричка подходит. Здесь шелушат подсолнух, и на прилавках улов
раскладывают рыбаки, пришедшие с тихой реки, и кот пугает ворону
возле лужи, похожей на миргородскую, и сосед, устав от колки дров,
пот вытирает со лба. Они сохраняют всё. И потому повернуть Харону

придётся в обратную сторону…
<���…>

И тогда слетаются с гнёзд – разделить на всех то, чем проросло зерно
рассыпанное с рук двоих, в дар голубям с площадей Киева и Харрана.
И найденный в саду орех падает в короб сам. Не в кровь, а уже в вино
превратится вода на пиру, где хищный лев спокойно возле джейрана
ляжет. Это значит, луковка в серном озере найдена, размотано веретено
у всех лабиринтов. И вкусом коровьего молока может стать вкус айрана.
И дыхание делается непрерывным. …

До альпийского льда – перезвон золотой.
До дождя – фортепьянная гамма.
Это стало известно. Все также порой
предсказателем птичьего гама
продолжает вестись безначальный рассказ —
лишь смотри за стремлением клавиш
прикоснуться к руке, отбывая подчас
в бездревесную опытность – там не поправишь
ничего. Ибо нот, как и водится, – семь.
Можно письма читать, не вскрывая конверта.
И, трамвай ожидая, воскликнуть: «Я есмь!»,
сохраняя билеты после концерта.

Последний выдох – электрошок.
И ты уходящим бросаешь вслед:
«Смотри на это, учи урок
о том, что в теле твоем скелет.

Что фразы в скобках стоят давно.
Что здесь помножен рай на ад.
И между ними есть знак «равно».
И каждый круг заключен в квадрат».

Если сумеешь – ты там узнай,
как отвечать на вопрос: «Зачем?»
Я конспектирую – продолжай.
Я без подсказок пребуду нем.

Я верю, что каждая вещь – слово
и что каждое слово – вещь.
А мы
не достроили идеальный лабиринт
с одним входом возле меня, другим – возле тебя,
пройдя по которому каждый своей дорогой,
мы должны были встретиться в центре,
с удивлением обнаружив,
что никакого Минотавра нет и в помине.
Что мы его выдумали только лишь из-за боязни
услышать друг от друга: «Да, это ты…»
Страх конечной остановки
оказался сильнее желания до нее дойти.
И теперь, пытаясь стряхнуть
налипший на стекло памяти рисунок,
где видимы только пластиковые трубки,
по которым течет формалин,
склонившийся человек – в белом халате,
констатирующий: «Вот поэтому…»,
бесполезные склянки с лекарствами,
стоящие на шкафу в комнате,
сдавленной закостенелой тишиной,
я заново перезагружаю программу,
чтобы обнаружить причину ее сбоя.
Попытаемся разобраться вместе…
Попытаемся понять.

Лаий снимает галстук.
А в это время над ухом, успевшим остыть,
черный рупор сквозь звуки фокстрота и танго
пропускает высокий диктующий голос.
Металлом звенит речитатив, сообщая
бесстрастный и срочный приказ:
«Вас вызывает Юпитер!
Иди же скорее туда, где ты был,
когда начинался твой путь,
навстречу с ослепшим потомком».
И снова – холмы.
Вершины скрывают от взора
стучащий о берег прибой.
В горах он неслышен.
И снова, как прежде, на пашнях вокруг городов
военное сеяно просо.
Солдаты растут из земли.
Их крик оглушает пространство.
Все стороны до горизонта – лишь каски и рты.
И диагональ автомата из каждого делает дробь —
один разделить на один.
Один разделить на один – будет ноль.
«Стремиться к нулю!» – вещает приказ командиров.
«Ты снова здесь, Лаий.
Ты снова на кадмовом поле.
Ты снова всю пытку надеждой
обязан один пережить.
Чтоб жить было можно».