Марина Довгаль - Восточный базар. Избранное

Хайям опустил голову. Краска залила лицо, но секундой позже он опять поднял взор, ища ту, что покорила сердце.

– А-а-а, Лейла, так мы и знали. Эта бестия, Лейла свела тебя с ума, да? Лейла иди сюда.

Громко распорядился хакан. Та самая девушка, мелко переступая босыми маленькими ножками, подлетела к возвышению, склонила низко голову, что ее длинные кудри тяжело упали к ногам повелителя.

– Эта? – Шамс повернулся к Омару.

Юноша еще больше покраснел и опять опустил голову.

– Дарю. Она теперь твоя.

Омар поднял голову. На лице было удивление и растерянность.

– Ничего не говори. Эта женщина твоя. Можешь забирать и идти в свои покои, мы не обидимся. Мы будем рады. Иди.

Омар нерешительно поднялся и двинулся к выходу, девушка с опущенной головой последовала за ним…

***

Прочитал Хайям стихи. Он лежал на спине. В распахнутые настежь окна в комнату проникала ночная прохлада, а с ней серебряный свет, посылаемый полной луной. Глаза его закрыты, руки запрокинуты за голову. Умиротворение и нежность слышатся в голосе.

– Как ты красиво говоришь, Омар. – Произнесла Лейла, лежащая рядом, подперев голову рукой, а другой, нежно перебирая пальцами, она водила по голой вздымающейся груди Омара.

– Это не я говорю, драгоценная моя, а сердце. Только оно может выразить боль и величайшую радость, любовь и тоску, найти слова и сложить их в прекрасные строки. Послушай, что написал Абу Али*:

Я плач, что в смехе всех времен порой сокрыт, как роза.

Одним дыханьем воскрешен или убит, как роза.

И в середину брошен я на всех пирах, как роза.

И вновь не кровь моя ль горит на всех устах, как роза?

Омар привстал, он хотел увидеть впечатление на лице любимой: ни тронуть произнесенные им строки не могли, и увидел сияющие, ставшие в лунном серебре изумрудными, восторженные глаза. Не отрывая взгляда, он откинулся назад. А вот еще: это уже Рудаки:

Фату на лик свой опустили в смущенье солнце и луна,

Как только с двух своих тюльпанов покров откинула она.

И с яблоком сравнить я мог бы ее атласный подбородок,

Но яблок с мускусным дыханьем не знает ни одна страна.

– Разве сердце может говорить? – девушка удивленно взглянула на Омара.

– Оно не просто говорит: оно находит слова и рождает поэзию. А поэзия та же музыка, магия: ритма и звуков. И оно не только может говорить, оно способно слушать и видеть. Доверься своему сердцу, открой его, и ты увидишь, как моё сердце разрывается на тысячу кусков от любви к тебе. Вот что родилось в моем сердце сейчас:

Лик твой прелестью чашу Джамшида 23 23 Джамшид – легендарный герой, описанный в Авесте. Он научил людей строить дома из глины, приручать животных, плавить металл, ткать ткани и изготавливать посуду. Но еще более знаменитой, чем сам шах Джамшид, была его искусно выгравированная вся из золота чаша. Это была удивительная чаша: в ней отражалось все, что происходило в мире. В любой момент, глядя в нее, шах Джамшид мог видеть все и знать обо всем. затмил,

Я с тобою о райском блаженстве забыл.

Я следы твоих ног, как святыню, целую,

Ты прекрасней и чище ста тысяч светил.

Девушка смутилась.

– Ну же, любовь моя, не надо смущаться, – протянул руку Омар. – Я уже говорил: это говорю не я: сердце. Иди же ко мне. Люби меня. Это самое совершенное, что есть в нашем мире….

***

…С горечью в сердце Омар отправлялся в Исфахан 24 24 Исфахан – на тот момент столица Персии. . Дела сложились так, что теперь его затребовал к себе султан Малик-шах. Отказаться было нельзя, и взять с собой девушку тоже. Обещанные Шамсом «горы» оказались ни столь велики: золотой перстень за десять лет службы. Не в духе был правитель: не хотел отпускать, но….

Как встретят в Исфахане, Омар не знал. А купить дом и содержать наложницу не было средств. Конь под ним вдруг споткнулся. «Даже конь не желает идти», подумал он и оглянулся. Вдали тонкой полосой виднелись стены Бухары, за которыми горько рыдала брошенная им Лейла.

Родились в голове строки. Резко развернувшись, Омар со всей силы ударил ногами коня, что бедняга, закусив удила, рванул с места и понесся, – поднимая за собой густой шлейф пыли…