John Anhinga - Снежная слепота

– Эй, Сакамаки, человек может умереть от дистонии, своей ли, чужой ли?

Он засмеялся, искренне и до боли, и лучшей из безъюморных фраз отшутился:

– Разве что от горячего сердца. Знаешь, я…

…я не поскользнулся, ведь был осторожен, по наледи проще простого скользить,

– твоя искорка-нить?

– Рухнула в снег обгорелой громадой, но, клянусь,

после первой агонии придёт дикое логике, но душе спасительное успокоение: если менять уже нечего, любое страдание приносит радость, стоит просто…

Колосится рожь. Нераскрытыми тайнами дышат поля под безоблачной высью. Там, взметая душистую землю копытом,

тонкие ноги закидывая к голове,

я покоряю колосья каждым выдохом, каждым вдохом отпускаю им волю, мной живы люди и полевые цветы. Мою гордую спину не тяготит седло великого воина,

…просто смириться. В отчаянии есть величайшее счастье покоя.

Аз есмь – Красный Заяц, скакун-повелитель просторов Китая.

– Я никогда не любил колёса. Как идею, как суть и как символ, – признаётся С-сан, так спокойно и просто, будто диктует список продуктов на ужин. – Кроме, пожалуй, вот этой вынужденной,

но крайне закономерной

случайности.

Колёсико крутится с приятным размеренным треском, подаёт в дуло патрон, бенгальским огнём искрит капсюль,

и Сакамаки смеётся.

– Чёртово колесо!

Скрипит, скрипит колесница, ей-то незачем менять резину на зимнюю: наледь не страшна вестнику Хаоса.

Жаль, вышла

осечка.

Покрытый ворованным, себя отдаю на съедение,

больно, не больно – вопрос

не имеет проблемы.

Топаю,

топаю,

вот он – мой

Сатурн,

замкнуло клеммы

в аммиачном облаке

космоса.

Голые, рослые, босые,

сердцами из Коза Ностры,

душами из дилеммы.

Замкнуто рушиться

в лице его простеньком,

кротостью клясть пресловутые розы,

смелостью сечь проржавевшие речи,

Милый, крыть нечем.

Нечем.

Желтизна режет сон, лён укрывает лицо – мне вокруг твоих

плеч кольцом, ожерелье ключиц, диадему-лучи целовать,

коренья морщин корчевать рдяным аммонием.

Что говорят неудачники?

Жди, молчи, пожалуйста, не стоит Ему этого слышать.

Что говорят неудачники?

Может, у любви нет ни рамок, ни правил, но я бы вывесил предупреждения.

Как не пустить под откос то хрупкое, недолговечное, что ты выткешь и продлишь ценой дикой социальной вертячки? Быть рядом, всегда в курсе, радовать, поддерживать, наблюдать беспрестанно, но не совершать самой главной ошибки,

Я бы вывесил предупреждения.

Ни шанса на искренность.

Не смей признаваться. Вихляй, уходи, отшутись и помоги забыть, ни за что не позволяй секундным порывам завладеть твоим языком. Глотай колючую проволоку проклятых слов «я люблю», глотай, глотай, ГУЛАГ внутри сам себя не огородит. Помни: ты никогда не подойдёшь под идеал. Слишком судорожно твоё внимание, очаровывают отстранённые, никак не те, кто ловит каждый шаг и в курсе всех мыслей.

Ни шанса на искренность.

Пей, смейся, рыдай.

Ты рядом, и тебе повезло: как радостно страдать! Видны все детали, рукой дотянуться, но тебе никогда не будет позволено этого сделать. Ты же умница, ты же молодец, ты же не хочешь сорваться и прахом пустить всю вселенную, сшитую из лоскутков вокруг главной мишени. Она недостижима, не смей забывать.

Пей, смейся, рыдай.

Волосы Пэридот утянуты в две бесконечных косы. Проливаясь от самых висков и до пола, они берут в кольцо её благородную голову. Старейшина седа, как лунь, но бессмертна – и потому молода, как июньская лилия. Склонившись над звенящим бусинками свёртком, она едва касается лба младенца и что-то шепчет, а встревоженная мать, замерев, как мышь перед взглядом змеи, слушает этот шёпот.