Алексей Жак - Мой дом. Рассказы

Я в тот вечер вышел вместе с другими, вместо матери (ей занеможилось) на улицу, то есть во двор, и стоял у дверей подъезда, покуривая и посматривая на звездное небо. Наступала ночь, но погода стояла теплая, начало лета, и я радовался такой невероятной возможности покайфовать: дома меня ожидали подготовка к экзаменам, бесконечные уроки и скучное просиживание часами за письменным столом, который утомил своей коричневой столешницей, созерцать которую становилось час от часу не легче, и которая давила на отекающие ноги, как дубовые колодки, как испанский сапожок. Парень из соседнего подъезда рассказывал анекдоты, не смешные и губительные для подросткового слуха. Я терпел, потому что ничего не слышал из того, что он мне говорил. Я витал в облаках. И в звездах.

– Ну, куда ты смотришь? – спросил он наконец, и я его услышал, как будто его голос прорвался через галактики и упал кометой ко мне под ноги. – Я тебе битый час рассказываю, а ты хоть бы раз рассмеялся. Неужели не смешно, или не доходит?

– Не смешно, – ответил я, рассеяно осматриваясь по сторонам, будто впервые попав сюда на эту планету со своих запредельных далей. – И не доходит.

– А понятно, – сказал парень, и покрутил пальцем у виска, показывая старушке с седьмого этажа, что у меня не все дома. Он был прав. Хотя мама, все же находилась там, в нашей квартире.

– Ты у меня все расскажешь, – донимал кого-то у дальнего подъезда здоровенный мужик в белой (в тени – серой) майке. – Всё, что знаешь, и чего не знаешь.

– Отстань от него, – попросил парень, забыв обо мне, и обращаясь к мужику. – Чего с него взять. Он на ногах еле держится. И сопля соплей, ты же его убьешь, пополам перешибешь, если еще раз ударишь.

– И убью, – зло и упрямо ответил пьяный мужик.

И я узнал в нем моего соседа – мента. Сержанта из ППС.

«Хорошо, что у него при себе нет ПээМа», – подумал я, приглядываясь к темноте: они стояли чуть поодаль от того места, которое освещалось лампами над входом в подъезд. – «Не то всадил бы всю обойму в бедолагу. С него станет, у него же со школьной скамьи остались две извилины и те сплелись в жгут от бесконечных пьянок».

Он и впрямь походил на орангутанга, страдающего от переедания, и плохо видящего со своими черными синяками под глазами.

«Без слез не взглянешь», – думал я о нем, когда встречал на улице. – «Интересно, а что у него внутри, в его внутренних органах творится? С таким пофигизмом к собственному здоровью он долго не протянет. Печенка откажет, или панкреатит стрельнет, убьет наповал, и пистолета не надо. Смерть без выстрела. От внутриутробных причин».

Мент бил пьяницу долго, и гулкие звуки от его ударов разносились по тихому вымершему двору, как будто вытряхивали подушку или отбивали ковер, растянутый на рамки. После третьего сеанса – все-таки ему требовались перерывы, а может, не ему, а его жертве? – я услышал слабый всхрип и шипение, как будто из футбольного мяча выпускали воздух, или сдували воздушный шарик, чтобы не лопнул при транспортировке. И все стихло. Остался только вечер, точнее уже ночь, звезды, теплый ветер. И больше ни звука. Мент ушел к себе домой. А человек, или то, что от него осталось, брошенный, лежал в черноте ночи и тени подъезда, и никто к нему не подошел. И я не подошел, потому что время мое закончилось, и мне пора было идти к моим занятиям, экзаменам, кляксам, и погружаться вновь в воспоминания, от которых у меня болела голова, но от которых избавиться мне суждено было, разве что на том свете, где никому ни до кого нет дела.

А на следующий день я узнал – кто-то рассказал, может, опять тот парень вставил в свои вечные анекдоты, короткий рассказ о пострадавшем, – что нашли пьяного мужика на улице в двух кварталах от нашего дома, всего избитого, будто отбивная котлета, и… мертвого.

А зачем я все это рассказал: жути напустил, или, точнее, записал, спросите? Отвечу, не стесняясь. Чего мне стесняться, я не какой-то там маргинал, или бомж. Я в своем доме живу, называется мой дом Рассея. Хотя и совсем недавно (опять вру: очень и очень давно, многие, наверное, и не вспомнят начало) он назывался Советским Союзом. Но ведь от перемены мест слагаемых сумма не меняется? Ага, кое-что из высшей математики помню! Не так, скажите? Неправда?

Свободу Патрису Лумумбе. Миру мир, войне – пиписька. Я за мир во всем мире. Мы не рабы, рабы не мы. Я за справедливость, и хочу, чтобы все знали, что у нас в доме творится и во что это всё может вылиться. Меня уже переполняет от эмоций, в ушах булькает, боюсь, вырвет, или вырвется (верится с трудом, веерится, но как бы то ни было…) наружу иным путем, если не облегчусь.