Алексей Жак - Мой дом. Рассказы

– Вот, ты смотришь в книгу, – говорила мать, – а что видишь? Как в пословице: смотришь в книгу, а видишь фигу.

Я упрямо молчал.

– Вот-вот, – продолжала воспитание покойница. – Я и говорю, что проку от твоего чтения? Никакого. Целыми днями читаешь, а на ус не мотаешь. Вот, что толку, что ты просиживаешь здесь часами на этом диване? До геморрою. Я тебя спрашиваю.

Я всё молчал.

– Ты меня слышишь, или как? – наклонялась надо мной мать, обдавая (обдувая) меня густым запахом чеснока. – Нет, вы посмотрите на него: ноль эмоций. Как будто к глухонемому обращаюсь. Я с кем разговариваю? Тебя спрашиваю.

– Отстань, – расщедрился я на ответ.

– Ты как с матерью разговариваешь? Читаешь свои книжки, а ума не набираешься. Неужели там, в твоих книжках, люди так со своими матерями разговаривают?

– Отстань, мать, – повторяю я, цедя сквозь зубы, и косо смотря на нее: оторваться от текста было выше моих сил, а слушать ее наставления и повторяющиеся причитания давно надоело. На-до-е-ло.

– Я вот тебя за такие слова, – сердится мать и набрасывается на меня с полотенцем.

Я уклоняюсь от удара, спрыгиваю с дивана и убегаю в коридор, где меня не достать. Запираюсь в туалет, сажусь на унитаз и открываю книгу на пропущенной странице.

Через сантехнический стояк – бетонный колодец с водопроводными трубами – слышны крики соседей. Ссорятся. Там живет мент с семьей. Не офицер, простой сержант, но жлоб с два метра ростом и весом свыше центнера. Как жена выдерживает его на себе?

Шум не гасит дверь за спиной, оклеенная пленкой. Обычная клеенка с оторвавшимся снизу углом, где, как дешевая шкрябка-мочалка, топорщится волосьями древесно-стружечная плита. Не дверь вовсе, а так, недоразумение на петлях.

«Дерутся они там что ли?» – думаю я и погружаюсь в чтение, спуская воду, чтобы фон устранил крики.

Драться за стенкой им не впервой, они и раньше дрались, так что пыль столбом стояла и в щели к нам вместе с криками поступала. Жена у него маленькая, как собачья шавка. Тявкает, а не кусает. Так, тяпнет за мякоть не больно, не до крови, чтобы знали: умею постоять за себя. А вот он, жиртрест, махал кулаками со знанием дела: в патрульно-постовой службе работал, выезжал на улицы с пистолетом в кобуре и, заезжая на обед днем, проходя мимо моих дверей пах, как комиссар. Кожанкой и портупеей.

У них росла тройня, жили они в трешке, не знаю, крестились ли они трижды, но судьба их берегла, и всякий раз возвращаясь со «спецзадания», мента встречала жена с детишками, сидя во дворе на лавочке.

«Идеальная семья», – думал я, смотря на них и вздыхая (я-то к тридцати пяти годам семьей не обзавелся). – «Как в „Крестном отце“ Роберт де Ниро. Вот, вернулся домой отец после того, как грохнул какого-нибудь босса, или пьянчужку, по-нашему, на наш лейтмотив переводя, а тут женушка, тут как тут, голову на плечо кладет, музыка играет где-то в груди или в голове, как мотив Нино Рота или Серджио Леоне (простите, ошибся, Мориконе или Маскани „кавалерия рустикана“), словом итальянский мотив, мафиозный, со всеми отсюда вытекающими последствиями. И так хорошо на сердце, за душу берет такая картина».

Но тут как тут опять всплывала другая картина перед моим взором, точно пародия на известный фильм, или его черно-белая копия, или черный юмор, черная комедия, или грязная клякса на листе, оброненная неискусным писателем, или прожженная на стоп-кадре кинолента, что не раз я видел в своих детских воспоминаниях. Потому что назвать или написать, что это было наяву, а не в памяти, язык или рука не повернутся – так давно это было и так нереально это всё было со мной. Как в сказке, которая закончилась плохим концом.

Картина эта опять же осталась с девяностых (досталась мне, хотя ее не просили об этом, она была, как бельмо в глазу). Память все одно туда уводит. Хотя малец я был еще тот, смышлёный, и всё на лету схватывал, и плохое, и хорошее, как мусоровоз, без разбору засасывая в себя любую мерзость, без сепарации, все же отличить гадкий поступок от благородного сумел бы. И без материнского наставления и пояснений.

Всех жильцов вынудили (это я так, для красного словца, употребил), конечно же, никого не заставляли, все сами вышли на патрулирование своих дворов и подъездов в том злопамятный месяц, когда ожидался массовый подрыв домов чеченскими диверсантами, проникшими в Москву с террористическими намерениями. Несколько домов уже подорвали, обрушили вместе с людьми. Теперь, чтобы не настал наш черед, соседи скооперировались и сторожили от неприятеля свои жилища.