Владимир Черногорский - Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам

Как поступит дальше, он не знал, но стремление познакомиться с очаровавшей его дамой толкало в массивную спину не хуже хама-трамвайного.

Поиски оставленной на берегу одежды также успехов не принесли. Нужда в придумывании «еще чего-нибудь» отпала, однако «двусмысленность» положения только усугубилась. Сумерки, да, сгустились, но не настолько, чтобы принять прославленного литератора за подгулявшего тюленя, требующего ключи от полу-люкса с видом на закат.

За неимением футляра от контрабаса бедолага подобрал комок водорослей и, прикрыв срам, стал походить на заблудившегося ценителя парной, тем паче, что разило от него соответствующим образом.

Просидев в кабинке для переодевания с полчаса, Иван Сергеевич немного протрезвел, и начал впадать в уныние. «Хоть бы Поэту дали от ворот поворот, и он тогда спустился бы на пляж, дабы скоротать ночь на топчане, и есть вероятность, что мы…» В этот исторический во многом момент Господь вошел в отчаянное положение подмерзшего романтика, и на ступеньках показалась размытая лунным светом долговязая, сутулая фигура, по всей видимости – мужская. Фигура направлялась к морю, сморкалась и чихала лирическим тенорком.

– Молодой человек! как вас там, это я – ваш сегодняшний собеседник, – позвал из-за дверцы Прозаик.

– Вы меня? – ответила недовольно фигура, – Не имею чести, – я сегодня никуда не выходил.

– Ну как же? А маслины? Котлета по-киевски?

– Я убежденный вегетарианец, к вашему сведению. Так чем обязан? – гражданин подошел ближе и, будучи, несомненно, человеком воспитанным, встал спиной к кабинке.

«Каков мерзавец! – подумал Иван Сергеевич, – Как водку жрать за мой счет, извольте, с превеликим, а руку помощи протянуть – „не имею чести“. Все они, поэты, одним миром мазаны. Борзописцы!»

– Видите ли, юноша, право не знаю, с чего начать…

– Начните с конца. Нынче сыро и к длительным дискуссиям я не расположен.

«Агаа… Получил отлуп и пребывает в дурном „расположении“. Так ему и надо!» – профессиональное злорадство на долю секунды улучшило настроение писателя:

– Короче говоря, нуждаюсь в вашей помощи. В посильном содействии, так сказать…

Иван Сергеевич высунулся до половины, силясь разглядеть реакцию собеседника. Однако спина и с трудом угадывающийся затылок прояснили немного. «Глаза прячет, скотина. Однако…»

– … не могли бы вы одолжить мне что-нибудь из вашей одежды? Штаны, например.

Фигура заколыхалась от возмущения, чихнула и отступила на пару шагов.

– … я верну, слово джентльмена.

Видимо представление незнакомца о хороших манерах никак не сочеталось с подобными просьбами, да еще и в публичном месте. Он достал большой носовой платок и высморкался с глубочайшим презрением.

– Вы, сударь, за кого меня принимаете?

– Я бы назвал вас ринитом, ибо более точных сведений не имею, – черствость и манерность молодого человека жалили в самое сердце, – Кстати, а как поживают юные особы? Мороженное доели?

– Причем здесь морожено? – спина заходила ходуном, – И откуда вам знать мое прозвище?

– Напоминаю для особо одаренных: я, как вы язвительно заметили, пишу прескучные романы, однако в наблюдательности мне никто не отказывал, – последнее слово Иван Сергеевич произнес по слогам и с явным удовольствием, – Неблагодарный!

– Ну это уже слишком, – фигура поворотилась, – Какого черта…

– Ах! – прозаик инстинктивно прикрыл божий дар, – Так вы не Поэт?!

– Я, – незнакомец чихнула так громко, что у самки рифовой акулы начались преждевременные схватки, – с детства стихи не перевариваю. Спасибо интернату…

– Простите великодушно! Принял вас за одного знакомого. Ничтожная личность – виршеплет и пьяница. Позвольте представиться: Иван Сергеевич. А Вас?

– Родители нарекли Ринатом, можно без отчества. Но очень скоро сбагрили в дом-интернат, где воспитательница прозвала Ринитом. Так и проходил до службы в армии, а там… впрочем, лучше не вспоминать.

– Да, – толстяк сочувственно вздохнул, – нравы у нас те еще… Скифы, скифы и есть.

Слово за слово и видавшие виды чайки почерпнули много нового из жизни отдыхающих. Мудрые курортные чайки… эти любопытные до всего птицы могли бы писать захватывающие романы, или сногсшибательные стихи… кабы не были настолько ленивы, пресыщены дармовщиной и видами обнаженных тел. Последнее обстоятельство являлось далеко не последним. Ибо начисто лишало любое повествование интриги, читателей – воображения, а на роль членов Медицинской Комиссии Военного Комиссариата чайки претендовать побаивались, потому как «мудрые».