Владимир Черногорский - Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам

Поэт бросил взгляд на блюдце с закуской, прикинул в уме и, не торопясь, налил полную стопку.

– Корни остракизмы мне понятны, проходили, а происхождение язвы – не совсем.

Маслины, хотя и зеленые, пришли в движение: они перекатывались, хватались за бока, давясь беззвучным смехом. Толстяк, как и большинство упитанных сограждан, проявил большую сдержанность и чувство такта.

– Какой, вы в сущности неспелый. Ею меня одарили экзальтированные поклонницы этого, с позволения сказать, способа интриговать. Так что ваш досадный ринит есть не более, чем предтеча.

– Я и слов таких не знаю, – Поэт налег на штофчик, – ринит – гранит-ланит… с «предтечей» посложнее будет…

– Ринитом искалечен, подойдет?

Ответ спугнула стайка впорхнувших лицеисток. На каникулах им дозволялось гулять дольше обычного и барышни искали любой повод показаться. В этот раз они выбрали мороженное.

Поэт вытянулся струной, застыл с оливкой на полпути и чудным образом напомнил стойку легавой с подогнутой передней лапой.

– Вижу вам еще гундоносить и гундоносить. Не стану мешать, – толстяк положил на стол салфетку, – Человек! Запишите на мой счет.

Дорогою в гостиничный номер толстяк ловил себя на мысли, что образ эффектной незнакомки не покидает его растревоженное воображение ни на минуту. Сцены, одна соблазнительнее другой, потрясали сердечную мышцу, словно вихрастые сорванцы чужую яблоню. « И вовсе она не вульгарна, – оппонировал Прозаик крашеным теткам, – ну разве что… совсем чуть-чуть, эдакий штрих, намек, флер, если хотите. Это они из зависти. Да-да, из низкой, табуреточной зависти. Самим и обнародовать особо нечего. Ха-ха, – ему припомнилась дама за столиком у прохода, – на ее плечах впору на санках кататься, а все туда же. Ха-ха…»

Ложиться спать расхотелось, и толстяк спустился к морю. На пляже под ручку бродили романтические пары, их любовное воркование плескалось в шуме прибоя и, растворившись, лизало босые ноги тех немногих, кто, разувшись, оседлали прогретые обломки скал.

«Эх, отчего я нынче не поэт! Уж я бы, я бы…» – толстяк с досады пнул носком добротного ботинка забытый кем-то бумажный кулек. С глухим стуком на песок выкатилась пузатая бутыль. Прозаиком внезапно одолело жгучее желание оказаться вновь молодым, бедным и дерзким. «Вот возьму и выпью! Прямо из горла. К чертям приличия! Надоело! И купаться! Да, купаться».

Воровато оглядевшись, мужчина запрокинул голову, и вперемешку со звездами в горло устремилась колдовская энергия виноградной лозы урожая прошлого года. Молодое вино вмиг вскружило лысеющую голову, отозвалось эхом в изнеженном подбрюшье. Пыхтя и отдуваясь, Прозаик разоблачился и, трепеща от предвкушения необычного, пошел на таран манящего горизонта.

«Как же хорошо!»

Полноте ощущений мешали прилипшие к ляжкам широкие семейные трусы. «Долой! Долой условности! Ишь, облапили» – и, выполнив неловкое акробатическое упражнение, солидный господин превратился в тучного голого дядьку.

«А теперь интимный предмет туалета на живот, а сам на спинку, на волнах качаться».

Кто хотя бы однажды возлежал подобным образом, поймет, какое неописуемое блаженство испытывал Иван Сергеевич Доргомыш-Коротайко – прозаик весьма средней руки, но далеко не последний член влиятельного Общественного Совета. Его не пугала компания раскисших от безделья медуз, а сноровистый планктон шаловливо покалывал забронзовевшее от многочисленных регалий тело. Время от времени Сергеич пускал фонтанчики на манер задремавшего кашалота и шевелил большими пальцами ног. Вдалеке слышались зажигательные песни цыган – ресторанный вечер клубился предсказуемым апофеозом.

«Юноша, наверняка, уже зачитал лицеисткам расхожий ассортимент любовных четверостиший и пустился в заумные рассуждения о свободе выбора, приоритете чувств и прочей ерундистике, волочащейся за фруктами с тягучими ликерами. Интересно, чем сейчас занята прекрасная незнакомка? Подсел ли кто-нибудь или скучает в одиночестве? А вдруг она любит купаться голышом? Я слышал, бывает такая болезнь, или фобия… тянет людей по ночам к водоему окунуться. Поплавают чуток и вновь становятся нормальными. Как бы там ни было, а Поэт все же прав – подкатиться надо. Чем черт не шутит, авось да выгорит…»

Иван Сергеевич пошарил рукой на пузе, и обнаружил, что трусы – женин подарок ко Дню Защитника Отечества – исчезли. Пропажа, хоть и досадная, огорчила не сильно: «Скажу, в поезде украли. Впрочем, нет, одни трусы звучит двусмысленно. Добавлю электробритву и что-нибудь еще, типа бутылки коньку и пары-тройки червонцев. Зайду в номер, переоденусь ии…»