Владимир Черногорский - Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам

– Отчего же, могу и присесть, – юноша рухнул на стул, достал огромный платок. На миг лицо скрылось за сероватой занавесью, под которой угадывался длинный чувственный нос. От частого соприкосновения с грубой тканью нюхательная оконечность покраснела и кое-где покрылась заурядными прыщами (ничего удивительного, ибо Поэт страдал хроническим насморком по причине дырявых башмаков и частых романов с неумелыми гимназистками).

– Так-то лучше, – толстяк перестал вертеть головой и отпил большой глоток Сельтерской, – у меня от вас косоглазие может случиться.

– Водки хочу. Закажите мне водки, – Поэт затолкал платок в брючный карман, – И мяса.

– Айяйяй, – толстяк поморщился (прозаик давно мучился подагрой), – Человек! Сто пятьдесят и котлету. Вам с горошком или с консервированной кукурузой?

– С мясом. У меня белковое оголодание.

– Айяйяй, молодой человек. Нет такого слова – «оголодание».

– Слова, может, и нет, но есть от этого меньше не хочется.

На открытой веранде приморского ресторана царила атмосфера сытого праздника. Запахи подгоревшего шашлыка, спутавшись с ароматом жасмина, опадали на захватанные солнцем груди и плечи, бахромили розовые уши, щекотали выстриженные ноздри. В недрах луженых желудков лениво бродило Цымлянское, рвалось на волю Игристое, мрачно сопел коньяк-аксакал.

Распахнулась дверь в зал, и вместе со звуками популярного танго по дощатому настилу застучали высокие каблучки. Застыли дамские лица. Зацокали языки кавалеров.

– А вы говорите, форма пустяк, сюжет вторичен… Эмоции вам подавай, – толстяк обтер лысину, – А откуда им взяться? коль формы не те, сюжетная линия размыта. Нее, батенька, увольте. Читатель привык судить по одежке.

Собственно «одежки» на новой посетительнице было немного – так, пару пустяков. Один – вызывающе открытый – обтягивал соблазнительную провокацию, второй венчал умопомрачительную прическу. Ах да – третий. Ну, он являлся как бы естественным продолжением бесконечности и решительно гвоздил в пол любые сомнения.

– Имеете что-нибудь возразить?

Ответить сразу Поэту долго не удавалось – мешала котлета по-киевски. Нарядная куриная кость торчала изо рта на манер детского кулачка, причем манжетка явно теснила и на вырост уже не годилась.

– Эх, – Прозаик заерзал, – где мои… – пожевал губами, – хотя бы… – почесал затылок, – эх…

И только когда расхожий деликатес лишился последней калории, Поэт вновь обрел дар речи, при этом взгляд его продолжал преследовать незнакомку попятам, словно убогий целителя-самозванца.

– Красивая сучка, ничего не скажешь.

– Отчего же сразу «сучка»?

– Вы постоянно придираетесь. То не так и это не эдак. Ну вызывает она во мне такие эмоции, что с того? Попросите, лучше, повторить. Котлету не обязательно.

Тем временем посетительница продефилировала глубь террасы и уселась за свободный столик. Публика продолжила жевать, обсуждая вновь прибывшую (а чем еще прикажете заняться долгим, как кинематографический поцелуй, южным вечером?) Женщины обвиняли незнакомку в вульгарности чересчур откровенного наряда, мужья благоразумно поддакивали и совсем некстати вздыхали.

От выпитого юноша слегка раскраснелся, к нему вернулась присущая заурядностям самоуверенность и нахальство.

– Вот вы все мнетесь, мнетесь… нет бы подойти и пригласить даму составить компанию одинокому господину… поклоннику безупречных форм, так сказать, – Поэт достал длинную папиросу, лихо заломил мундштук и нарисовал в воздухе подобие песочных весов.

– Во-первых, я некоторым образом женат, – толстяк засопел от возбуждения, – во-вторых, возраст, знаете ли… Вам было бы сподручнее…

– Мне не по зубам – денег едва на трамвай наберется. Нет, мой удел мечтательные барышни и состоятельные дамы бальзаковского возраста. Ну же, смелее! Могут перехватить.

– А вдруг она кого-то ждет? Супруга, например?

– Нерешительность – ваш бич. Именно она толкает на написание скучнейших романов, где развязка прячется так далеко и надежно, что поиски равносильны самоубийству посредством чтения руководства по садоводству… – фраза вызмеилась из Поэта не окончательно: ее хвост застрял между мыслями «повторить» и «как не хочется ночевать на пляже».

Толстяк не обиделся, напротив – в порыве благодарности заказал еще 150 и оливки.

– Видите ли, чтение сродни пищеварению – не терпит спешки. Занятие сие участь людей праздных, предпочитающих действию осмысление. Короткие же, хлесткие миниатюры понукают к решительным и зачастую опрометчивым поступкам. Стишки ваши, фривольные, – их ближайшие родственники. Пейте, не тушуйтесь. В юности и я грешил подобными экзерсисами, ничего кроме язвы и поругания не нажил.