Анна Аксельрод - Три четверти тона

В день операции страх и совесть начали свою уверенную и беспощадную грызню: «Ты дура. Непроходимая. Ты должна была убедить Лешу, что сделать ничего нельзя. Дед умрет на операционном столе или в реанимации после операции. Леша напьется от горя и разобьется на машине. Егоров сильно расстроится. И во всем этом будешь виновата именно ты! Потому что, как всегда, влезла в историю, в которую не нужно было влезать изначально! На консилиуме принято решение: он неоперабельный больной. И теперь, когда оба они тебе уже не чужие люди, ты получишь по заслугам. И правильно! За свою подростковую глупость и вечное желание ввязываться в то, во что нормальные люди ни за что не ввяжутся, ты сама себя сожрешь!»

Совесть и страх пели дуэтом, как Полина и Лиза в «Пиковой даме».

Дед очень хотел жить. Он сам выбрал операцию, хотя ему объяснили, что риск осложнений высокий. И теперь он молча ехал в операционную, потому что не хотел больше ждать.

Его сын Леша хотел напиться и не мог, потому что настоящим мужикам не положено этого делать в больнице в самый ответственный момент.

Я хотела напиться и не могла, потому что вообще пью очень мало и находилась в больнице. Потому что я там работаю.

Чего хотел профессор Вячеслав Иванович Егоров, я не знаю, но он был занят делом. И напиваться явно не собирался. На мой вопрос: «Как дела? Были ли осложнения?» – он ответил: «По вашей части все прошло ровно. Но мы прогнозируем, готовимся». Вечером Леша устало уехал домой на такси под мое настойчивое: «Выбирай: такси или Полина! Сам за руль не смей садиться!»

На третьи сутки дед ушел в отказ и не захотел бриться. На слова сына: «А Анна Сергеевна велела тебя побрить!» – он покорно сел в кровати и глаза его заблестели:

– А во сколько она приедет?

Через неделю все выдохнули. Включая буфетчицу, которая восхищенно смотрела, как Владимир Алексеевич с аппетитом уминает в больничной столовке очередную тарелку с едой и небрежно косится на стоящего в дверях Лешу:

– Представляешь, Леха… Впервые за последние годы я чувствую вкус еды!

Дед выписался. Леша озабоченно спрашивал меня, какая машина у Егорова.

Я поговорила со своей коллегой Наташей Плаксиной:

– Ты не знаешь, какая у него машина?

– Знаю. И его летняя резина хранится в нашем гараже…

Я отписалась Леше. Его мгновенный ответ насмешил и напугал меня по-настоящему:

– У нее в гараже? Прекрасно! И ключ от гаража можешь достать?! Хотя можно и без ключа, подберем отмычку. Пусть Наталья даст нам фотку кода резины, я куплю такую же новую. Он обрадуется!

– Да ты что?! Нет, конечно!

Дома пианино привычно низко строило гармонию Седьмого вальса Шопена. На три четверти тона ниже, чем нужно. Неправильно и не по камертону. Строило так, что с ним абсолютно невозможно сыграть в четыре руки на другом рояле, которого нет и никогда не будет в гостиной.

За ужином я изумленно рассказала историю про гараж. И с еще большим удивлением увидела спокойную мужскую реакцию в ответ:

– Лучше ключ, конечно. А то вломимся в чужой гараж и оставим кому-то в подарок новую резину!

– Что значит «вломимся»?! Ты о чем? Вы что, с ума сошли? Он же испугается!

– Почему это?

– Он оперирует. И очень устает! И решит, что купил новую резину и забыл про эту покупку! И будет переживать, что чокнулся!

– Да ладно тебе. Просто ключ надежнее, конечно.

– Вы авантюристы! Самые настоящие! Оба! Но я – нормальная. Даже не думайте: адрес гаража я вам не скажу!

– Анечка… Тебе обидно, что мы не берем тебя с собой? Ну хочешь, возьмем, постоишь на шухере?

В голове легко всплыл монолог Ипполита из «Иронии судьбы»: «В нас пропал дух авантюризма! Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам!»

Через три месяца Леша с женой Полиной слушали Седьмой вальс Шопена в нашей гостиной:

– …пианино сделано давно, судя по каталогу – между 1895-м и 1910 годом. Строй придется регулярно поддерживать. Ему очень требуется большой ремонт, и оно нестандартно настроено. Ниже, чем должно быть по камертону. Но я не жалею, что мы забрали его себе. Звук очень приятный. Хотя и неправильный…

– Слушай, помоги с переводом моему ребенку, а! Чё-то не идет у меня!

Так мы с Сережкой Шорниковым много лет назад начали одно из ночных дежурств. Серега дежурил тогда в реанимации, а я – в отделении ИБС. Оба отделения были полупустыми, и мы с удовольствием погрузились в английский для Cережкиного сына, взяв себе по зеленому яблоку.