Марк Кутроу - Два рассвета в один день

– Медер, может вернемся в город? До Кок-Жайляу 3 3 Кок-Жайляу – урочище на территории Иле-Алатауского государственного национального природного парка , расположенное с востока на запад между Малым и Большим Алматинскими ущельями в 10 км от города Алматы в Казахстане. Абсолютная высота урочища – 1450—1740 м над уровнем моря. еще далеко. Ты устанешь.

Он встал и взял в руки толстую березовую ветку, которую он использовал в качестве посоха, опираясь на нее при подъеме. Весь усохший, как и береза в его руках, он вытянулся во весь рост, распрямляя осанку и всем своим видом показывая мне, что он все еще бодр и готов преодолеть оставшийся отрезок нашего пути.

– Ничего, сил у меня хватит даже на Трех Братьев 4 4 Скалы Три Брата – часть хребта Кумбель, возвышающегося над урочищем Кок-Жайляу. Высота Трех Братьев – 2860 метров над уровнем моря. забраться! Тем более рюкзак у нас один и тот у тебя, да и палатку ты несешь. А раньше было наоборот, помнишь?

– Помню.

– Иногда даже приходилось тебя на себе носить, когда ты начинал хныкать от усталости. Так что бери доспехи и вперед, мой верный Санчо Панса! Хитроумного идальго ждут великие дела!

Каждый наш поход в горы был истинным приключением. Медер всегда выдумывал разные истории, погружая меня в их атмосферу: мы были древними воинами, выжившими в тяжелом бою и пробиравшимися к своему стану сквозь березовую рощу и реликтовый сосновый бор, чтобы сообщить великому Хану о приближении врага; иной раз мы были героями реалити-шоу, которых высадили среди этих могучих и беспощадных гор и которым надо было во что бы то ни стало выжить в этих суровых условиях; также мы могли стать путешественниками во времени, оказавшимися в безлюдном месте и пытающимися найти ближайшее поселение: гадая в каком именно веке очутились, мы горячо спорили, кто и как мог бы приспособиться к жизни в новом обществе…

И вот Рыцарь печального образа и его преданный оруженосец отправились спасать прелестную Дульсинею Тобосскую из лап зловещего дракона. Брат не понапрасну назвался Дон Кихотом – в его замысле таилась самоирония. Зная, что это его последнее приключение, он игнорировал действительность и хотел напоследок еще раз окунуться со мной в наши фантазии. Раньше его воображение вспыхивало только ради забавы, чтобы наша прогулка становилась веселее, и мы просто дурачились. Но в тот день наше путешествие было пронизано горечью неминуемой утраты, и нам обоим нужно было хоть как-то забыться.

Его не стало меньше чем через месяц. Все мои уговоры показаться врачу, который мог хотя бы облегчить его страдания, он отвергал.

– Ты же читал Булгакова? Как там Воланд говорил?! «Не лучше ли устроить пир и, приняв яд, переселиться в иной мир под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?» Так вроде?!

Но попировать ему не довелось, и умер он не в окружении женщин, а в больничной палате. Когда его состояние совсем уже ухудшилось, я вызвал- таки скорую помощь, несмотря на все его протесты. На его похоронах присутствовало всего несколько человек: я, двое его близких друзей, имам и трое прихожан местной мечети, которые пришли выполнить свой последний долг перед умершим – совершить над ним заупокойную молитву.

Я вернулся домой с кладбища, где долго стоял возле его могилы, просто находясь в ступоре и практически ни о чем не думая. Я открыл ворота и увидел ухоженный сад, в котором он часами возился каждый день. И теперь саженцы, заботливо выращенные им, осиротели. И я был одним из них… Трижды осиротевший, молодой саженец. Я проникся острой скорбью и горько зарыдал. Продолжая заливаться слезами, я зашел в сад, прошелся между посаженными в несколько рядов деревьев, кончиками пальцев касаясь их листьев; сел на взмоченную утренней росой траву и обнял ствол груши, которую Медер посадил еще перед моим отъездом в Германию. Мне жутко захотелось с кем-нибудь поговорить, и я завел разговор с садом:

– Ну, что же вы, безмолвные свидетели моего горя, не оплакиваете того, кто вспоил вас свежей водой?! Неблагодарные! Всех вас на дрова пущу! Хотя, нет, я погорячился. Знаю, вы отвечали ему добром на его заботу: вы плодоносили для него каждый год, и он наслаждался сочностью ваших фруктов. А я?! Что я сделал для него?!

Я осекся. Мне было мучительно тяжело от той мысли, что я беспечно развлекался в то время, когда мой брат, истекая последними каплями жизни, не переставал думать обо мне. Горькая истина раздирала мою душу в клочья: я никогда не любил его так сильно, как он меня любил. Вслед за этим открытием во мне появилось дикое желание бежать прочь. Бежать так долго, пока силы не иссякнут, пока стопы не покроются кровавыми мозолями, и пока все тело не будет изнывать от боли. Но я не побежал. Я остался сидеть и пустым взором смотрел на небо, хаотично расчерченное ветвями деревьев.