Андрей Мерзляков - Зубы. Инъекция страха

Спайк нервно подскочил и указал рукой мальчишке, куда бежать. Он указал пальцем на матрас, а потом понял, что это было делать необязательно – ребёнок всё понял сам, уже закутываясь в матрас и близлежащие вещи.

Спайк вскинул костыль, но едва он это успел сделать, как дверь слетела с петель и плюхнулась с грохотом прямо на него. Парень попытался отскочить, но попятившись, потерял равновесие.

В грудь ему наставили дуло автоматической винтовки.

Мародёр в респираторе смотрел чёрными глазами-линзами на него. Это были глаза, несущие смерть, подумал Спайк и оказался прав – этот вооружённый человек напротив убил четверых. Одну женщину, одного подростка и пожилую пару, буквально накануне, выстрелил в них, даже не дрогнув.

Спайк был готов умереть, отдаться этому чувству, раствориться в вечности навсегда. Но он очень хотел знать ответ лишь на один вопрос, он хотел знать его прямо сейчас, до того, как пули прошьют ему тело. Спайк хотел знать, живы ли его старики. Его родители.

Ему казалось, да чёрт возьми, он был уверен, что они живы.

Если бы их вдруг не стало, он бы почувствовал, он бы понял. Ведь так же?

Или нет…

– На пол, сука! – заорал мародёр и маска от его слов задребезжала.

Спайк начал ложиться, пятясь. Костыль он не мог найти глазами, потому что выбитая и грохнувшаяся дверь его дезориентировала. Он отвёл взгляд в сторону, где последний раз видел мальчишку. Вдруг по затылку ему прилетело прикладом, словно наковальня свалилась на голову. Очень неприятное чувство. Больше ничего он не помнил, потому что его мозг выключил всё, что он хранил в голове. Хранил и знал.

Спайк оказался в родительском доме.

Он открыл сетчатую дверь и ступил на порог. Маленькая кукла, которую связала мама лет тридцать назад, теперь сидела на кресле в гостиной и безумно ему улыбалась.

Спайк сделал шаг, но нечто вдруг его переместило и усадило на кресло, напротив приоткрытого тряпичного рта куклы.

Это было нереально.

«Это сон» – пронеслось где-то в отдалении, в мозгу Спайка. – «Может я умер?»

– Всё хорошо, сынок, – сказала ему кукла: голос принадлежал маме.

– Мама?

– Нет. Ты не видишь, я не мама. – Кукла разговаривала словно у него в мозгу, тряпичные губы её не двигались, она безжизненно сидела в кресле, будто манекен, обладающий лишь похожестью на внешность человека.

«Мне нужно проснуться», – подумал Спайк.

Срочно!

Тут он вспомнил беззащитного малыша. Спайк оставил его одного! Это и выдернуло его из мимолетного сна, из беспамятства. Из сна о странной кукле, говорящей маминым голосом.

Спайк лежал лицом на полу.

Он открыл глаза, но не шелохнулся. Несколько секунд, возможно даже минут, лежал, и, смотрел, как тоненькая струйка стекает у него из рта на линолеум. Кровь была тёмно-алой. Возможно, это освещение так меняло цвет. В итоге он медленно приподнял голову, приложив сперва немало усилий. Голова оказалась чугунной, колокольный звон в ушах. По ней будто шандарахнули чем-то очень тяжёлым – так оно по сути и было.

Значит его не застрелил тот урод с винтовкой наперевес.

Отлично.

Чудесно.

Х-о-р-о-ш-о!

В такие моменты Спайк размышлял, что если всех суицидников, пытающих покончить с собой, ставить без их ведома между жизнью и смертью, то будьте мать его дери уверены на все сто – они начнут ценить жизнь!

Часы в коридоре показывали 7:20.

Час пролетел, как миг. Так бывает, не правда ли?

Спайк окликнул ребёнка:

– Малыш? Малыш?

Но никто не откликнулся.

Спайк поковылял к матрасу, но вдруг ноги подкосились, и он растянулся на полу, зубы во рту щёлкнули, как тиски.

Гул в голове, странный, несмолкающий, будто высоковольтные провода. Спайк приподнялся, перед глазами скакали чёрные точки, и ему почудилось, что он опять сейчас повалится на пол. Но нет, он удержался на ногах, ему правда пришлось немного прислониться к близлежащей стене. Потом он увидел костыль. Тот лежал рядом, у упавшего полотна – остатков входной двери. Спайк подтянул его ногой, приложив небольшие усилия. Потом опёрся на него, когда костыль угодил ему в руки.

Спайк понял, что черепушку ему снесли хорошенько. Состояние было как у пьяного: стоишь ровно, а тебя колбасит, будто ты угодил в центрифугу.

– Малыш? – вновь позвал Спайк, но голос свой не узнал. Будто из его уст говорил некто другой. Другой, грубый и с хриплым голосом.

Что-то зашуршало в коридоре, – там, где недавно орудовали мародёры.

Спайк, пытаясь удержать взгляд, смотрел в ожидании, в ожидании виновника звука.