Евгений Кулькин - Полоса отчуждения

Жена у него была несколько странноватой женщиной.

По вечерам только на небо и глядела.

И как-то сказала Максиму: «Звезды – это космический шифр».

И вот она умерла.

И полковник все необремененное службой время стал проводить во дворе.

С лопатой или тяпкой в руках.

Начал разбивать клумбы.

Сажать цветы.

И даже деревья.

И призывал выйти на субботник.

Он так и говорил: «Командуйте штурм!»

Помогали ему не очень ретиво.

Только Максим все время был под рукой, поскольку находился в общем-то не у дел.

И вот после очередной запарочной работы полковник сказал: «А что если я тебе на память подарок сделаю? В честь Веры».

Так Максим узнал, что соседку звали так же, как его жену.

Удивлялись сперва всем подъездом, потом целым домом и даже, есть сведения, чуть ли не всей улицей.

А все оттого что полковник подарил Максиму автомобиль.

Новехонький.

Который купил для своей жены.

Максим не помнит, сидела она когда за рулем или нет.

Фамилия полковника была Шнилько.

Так же прозвали и машину.

Поэтому часто можно было услышать такое вопрошение: «Ты на шнильке поедешь али как?»

Под «как» подразумевался общественный транспорт.

Оклумбил Шнилько двор, облагородил и – бац! – перевели его в другой город.

Вернее, сперва вызвали в Москву и там предложили закатиться чуть ли не в Биробиджан.

А может, еще в какой «джан», Максим точно не знает.

Любопытство не было его слабостью, а география – пристрастием.

Словом, сгинул полковник.

А машина осталась.

Правда – но это уже с Веры – взял полковник обязательство, что она будет приглядывать за могилой жены.

Вот так несчастье одного обернулось счастьем другому.

Имеется в виду обретение машины.

Сперва Максим на шнильке ездил только по самым необходимым делам.

Не хотелось, чтобы полковник увидел, что Максим гоняет машину как Сидорову козу.

Ну а когда тот уехал, руль, как говорится, разнуздался.

Его как бы зарядила некая постоянная энергия. Так и тянуло куда-либо ринуться.

Просто так.

Лишь бы на машине.

Своего рода наркотик.

А вокруг царила жизнь.

И происходили разные странные истории.

В которые Максим, как прирожденный скиталец, нет-нет да и влипал.

Однажды пожалел одного лишенного счастья на родине человека.

Который сказал: «Вы, русские, для нас, младших народов, больше, чем братья».

Словом, судьба не дремала.

Пока он помогал выгрузить цыгану его узлы и оклунки, у него из багажника украли запаску.

Миновав те забытые Богом места, он первый раз подхватил солидного пассажира.

Тот – по радиотелефону – говорил о каком-то промышленном сырье.

Упоминал о культурном империализме. И диктовал, какие страны пригодны для колонизации.

Подрулив к вокзалу, клиент попросил его подождать, назвав его машину «скромным кораблем».

Только после часа или двух ожидания Максим понял, что клиент отправился не на поиски фактов, как объявил, а разжигать дух отваги у таких же обманутых олухов. И теперь наверняка еще кому-нибудь имитирует разговор по радиотелефону, чтобы и здесь не упустить свой момент.

И Максим поехал домой.

И только в пути обрел гармонию.

Резонно учтя, что слабость и страдания пусть достанутся другому.

И к нему пришел покой, которого он не ведал прежде.

И всяк, кто был неподготовлен, некий щепетильный исследователь, посчитал бы, что он уже вписался в нашу ошеломляющую реальность, где обманы так же естественны, как отходы производства.

И вскоре после начала таксогонства он уже не мог жить без четкой программы освоить как можно больше модностей и даже отказаться от здоровья в пользу бесконечного обогащения.

Но существовал тормоз.

И имя ему было жена.

Она, как бы подслушав чужие тональности, говорила незнакомым голосом, которым, кажется, можно предвещать только гибель.

И вот в этом противостоянии Максим и длил свои дни.

«Лень – это первый этап освобождения от творчества».

Максим помнил эту фразу Подруги Жены, но не придавал ей особого внимания.

Ну сказала, и все.

Как бы между прочим.

И есть разумное продолжение: ни самим творчеством, равно как борьбой за его сохранность, ему заниматься не приспичит.

Хотя порой казалось, что его жизнь не оставляет на земле какой-то феерический след.

И вместе с тем в любой день, в любом ракурсе ему рисовались перспективы высокого полета.

Например, он, презрев потрясающий идиотизм, пытается понять, зачем все стремятся к жизни архироскошной, входят в конфликт с собственной совестью, уставшей заведовать чем-то чинным и благородным.