Евгений Кулькин - Полоса отчуждения

Он недоуменно переглянулся, кажется, с куполом церкви.

Рядом шмякнулась воронья известка.

– Давайте уйдем из-под дерева, – предложил он.

И они сделали несколько шагов в глубь двора церкви. И о чем они там говорили, Максим не слышал.

Подруга Жены вернулась все в той же задумчивости.

Только порывшись в сумочке, достала сигарету и закурила.

Максим почти безучастно наблюдал за ней.

– Кого тебе бывает жальче убивать: муравья или паука? – вдруг спросила она.

– Я как-то об этом не думал, – ответил Максим. – А вот мух и комаров ненавижу.

– Почти как Пушкин, – констатировала она.

Затушив сигарету, села в машину.

– Ты что, в святые решила податься? – спросил он.

Она сбрила его ухмыль полым взглядом.

– Что ты понимаешь в человеческой сущности? – И добавила: – А в бабской тем более.

Подруга Жены, чуть перемолчав, начала:

– Ты хоть кого-нибудь когда-нибудь пробовал понять?

Эти дважды «-нибудь», кажется, давили ему на гланды.

И он закашлялся, прежде чем спросить:

– Зачем?

– А затем, чтобы хотя бы побыть соучастником сострадания.

Максим заметил, что слушает ее не дыша. Потому шумно вздохнул.

– Я об этом тоже никогда не думал.

– А зря, – произнесла она и, выйдя из машины, куда-то убрела.

Кажется, этот мужчина с ним уже ехал.

Во всяком случае, улыбнулся он ему как старому знакомому.

И спросил:

– Сколько у тебя час стоит?

Максим назвал.

Мужчина отсчитал нужную сумму и произнес:

– Только мы никуда не поедем.

– Как? – не понял Максим.

– Мне просто нужен собеседник, – и он уточнил: – из простого народа.

Где-то под ложечкой чуть-чуть подщекотало.

Если честно, то он уже считал себя даже далеко не середнячком.

– Так вот, – начал удивлялец, – у меня в руках то, что если не все, то многое объяснит.

И он достал из портфельчика какую-то бумагу.

И сразу бросил Максима в дивь.

Она была на английском языке.

– Это… – начал мужчина и вдруг представился: – Я – Борис Петрович. А у меня в руках документ, о котором много лет говорили, но в глаза его не видел никто.

Он достал из кармана приплюснутую бутылочку из-под коньяка и – прямо из горлышка – сделал несколько мелких глотков.

В машине запахло аптекой.

– Это директива Совета национальной безопасности Соединенных Штатов номер двадцать дробь один, датируемая аж восемнадцатым августа сорок восьмого года.

– Неужели тот самый план Аллена Даллеса? – вырвалось у Максима.

Нет, он понятия не имел о том плане. Его дважды упомянул лектор из Москвы, делая доклад в кинотеатре «Победа».

– Да, это как раз тот документ, – мотанул грузной бумагой Борис Петрович. Он, как фокусник, высмыкнул первый лист.

– Вот, слушай, – продолжил он. – Я буду переводить без подготовки, поэтому прости за заикание и запинки.

Но ни того, ни другого он не делал, а вел:

– «Наша цель – свержение Советской власти».

Он отник от текста и прокомментировал прочитанное:

– Ну, каковы союзнички? Ведь и трех лет не прошло после окончания войны!

И он стал вновь переводить:

– «Отправляясь от этой точки зрения, можно сказать, что эти цели недостижимы без войны, и, следовательно, мы тем самым признаем: наша конечная цель в отношении Советского Союза – война и свержение самой Советской власти».

Он отложил бумагу и произнес:

– Уинстон Черчилль был политической обезьяной. После смерти Рузвельта он сразу же стал повторять гримасы Трумэна. Поэтому я как сейчас помню статью в «Правде» под заголовком «Черчилль бряцает оружием». Теперь понятно, с чьей подачи он тогда так распоясался.

Борис Петрович достал трубку и попытался ее возжечь.

И Максим вспомнил, что действительно видел его когда-то.

Вот только точно не помнит, о чем у них тогда шла речь.

А Борис Петрович выхватил еще один лист и бегло начал читать:

– «Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства…»

Он несколько абзацев прочитал про себя, потом вновь выдал вслух:

– «Мы будем всячески поддерживать и подымать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом, всякой безнравственности».

Борис Петрович опять потерзал губами мундштук своей трубки.

– Ну что скажешь? – вопросил. – Кажется, они своего добились.

И он опять стал читать.

– «В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель».