Алексей Бардо - Сокрытое в листве

Я подошёл к столу, взял слиток. Тяжёлый, холодный, с щербинками от угольков. Мне доводилось держать в руках золото. И если кто-нибудь дал мне подобный кусок, я ни за что ни поверил бы, что он не настоящий.

– Это какая-то магия? – спросил я.

– Абсолютно верно, – усмехнулся алхимик, – но не та магия, что принято считать обманом.

– Что же это?

– С каждым удачным экспериментом, а в последнее время они почти все удачны, я начинаю видеть всё окружающее по-новому. Словно проникаю в суть вещей, различаю ткань материи, раз за разом перерождаюсь. Для меня почти не осталось тайн в этом мире. Понимаете? Порой мне кажется, что я знаю о рождении и смерти каждой звезды на небе. Скоро привычный мир для меня перестанет существовать. Как и я в нём. По незримому мосту перейду в иные сферы и измерения. Я уже близок к тому, чтобы понять, как построить этот мост.

– Вы, действительно, безумны, – сказал я.

– Возможно, – алхимик улыбнулся, – возьмите его с собой. Я обещал вознаграждение.

Он протянул мне фальшивый слиток.

– Что с него толку, если даже глотка воды не купишь?

– Он утолит другую жажду, – ответил алхимик.

Я положил слиток в карман, попрощался с незнакомцем и вышел. Рынок опустел. Видимо, я провёл в лачуге больше времени, чем думал. Я направился к берегу.

Оказавшись на песчаном пляже, я вывернул карман, где лежал слиток. Как и говорил алхимик, оттуда высыпалась лишь пыль, тут же подхваченная ветром. «Был ли он, алхимик?», – спросил я себя. Прошёлся вдоль берега туда и обратно. Почувствовал беспокойство по поводу того, а не сошёл ли с ума. Решив удостоверится, что всё было сном, я вернулся в город. Но не нашёл ни торговой площади, ни тем более лавки алхимика. На том месте, где ещё меньше часа назад призывно кричали торговцы, я обнаружил парк, по которому степенно прогуливались горожане. Чтобы как-то справиться с охватившим меня волнением, присел на низкую скамейку, подставив лицо теплому майскому солнцу. Закрыл глаза. И тут же на меня снизошло озарение: это к алхимику были обращены мои вопросы.

По пробуждению меня ждал давно погасший в печи огонь. А там, в серой золе, отливающей красными искрами, блестел бесформенный кусок металла. Это было золото.

Ладонь. Горстка снега. Вчера – рождество, а на рассвете ты выскочила за дверь в домашних тапочках. Уже не девочка, а всё дурачишься.

Мы давно ничего не праздновали, а тут – решились. Я раздобыл вина. Смотался за ним в город. Владелец лавки заломил цену за бутылку бордо – теперь всё дорого. Отдал ему часы. Не жалко. Тебе сказал, что потерял их. Ты и не заметила бы, но я наврал. Вечно вру тебе. Говорю, что дети учатся далеко от нас, что они приедут, как только появится возможность. Только так в твоих глазах зажигается огонёк жизни. Пусть и ненадолго. Ты не помнишь ведь ничего. И не спрашиваешь, почему фотографии в гостиной только те, где им по четыре. А других нет. Не спрашиваешь. Не помнишь. Я не виню тебя.

Вечером ты поставила несколько еловых веточек в банку из-под варенья, бросила на них мишуру, положила три коробочки – подарки мне и детям. Свою я так и не открыл, а две убрал в ящик стола, когда ты ушла спать. Ты помолилась перед трапезой, закрыв глаза. Я бездумно повторял слова и глядел на тебя. Знаешь, ты изменилась за эти двенадцать лет. Длинные волосы стали седыми, лицо покрылось стрелками морщин, и только взгляд оставался прежним – глубокий, тёплый, нежный.

У нас был ужин при свечах. Запечённый картофель с куропаткой, что я застрелил накануне, вино. Я рассказывал, врал, о прибавке к зарплате на заводе. Ты сказала: «Здорово», напланировала кучу покупок. Конечно, ты не знала, что с января он закрывается. Не смотришь и не читаешь новости. Да и если бы смотрела, для тебя ничего не изменилось бы. Но я всё решил: буду делать мебель в гараже, благо досок полно, продавать в городе. Глядишь, сведём концы с концами, пока всё не наладится. А ты – вязать детские шапочки. Ходовой товар в зиму.

Когда допили вино, ты запела. Впервые за долгие годы. Тихо запела, вполголоса, будто для себя. Раньше ты стояла в первом ряду церковного хора. Говорили, у тебя ангельский голос. Он таким и остался. Я слушал тебя с упоением и в тот вечер. Но ты резко оборвалась, спросила:

– Когда же приедут дети?

Я покачал головой.

– Они не смогут приехать. В другой раз.

– В другой раз, – эхом повторила ты и сникла.

Мы молча посидели ещё минут пятнадцать. Потом я проводил тебя в спальню. Ты уснула быстро, а я призраком бродил по пустому дому. Я не виню тебя в том, что он пуст.