Алексей Бардо - Сокрытое в листве

– Несчастный ребёнок, – услышал я за спиной голос одной из дам, – должно быть, он так страдает.

– С рождения он не произнёс ни слова, – говорила другая, – шесть лет мы с мужем ждали хоть какой-нибудь знак, что он слышит нас, но всё напрасно. Врачи говорят, что он слишком глубоко замкнулся в своём мире и едва понимает, что происходит вокруг. Всё, что мы можем дать ему, – нашу любовь, но сейчас… – она начала всхлипывать, кто-то протянул ей платок, – мы вынуждены продавать дом. Всё так неожиданно рухнуло…

– Сын поедет с вами? Он выдержит поездку? Всё-таки это недельное плавание!

– Придётся на время оставить его в интернате при церкви. Ему нужен постоянный уход. Другого выбора нет… На днях у нас был отец Виктор. Говорил, Господь не оставит ни нас, ни малыша.

Слова вновь начали порхать в воздухе, как колибри в малярийных джунглях.

– Всё обойдётся, дорогая…

– Мы будем навещать его…

– Это на время…

– Так будет лучше…

Я вернулся в кресло. У камина никого не было. Наверное, я слишком долго простоял у окна и не заметил, как мужчины разошлись, оставив после себя только скомканные окурки сигар в массивной хрустальной пепельнице. Это игра или всерьёз? Всё стало другим. Так бывает, когда внутри обрывается что-то, оставляя только призрачный след, который пытаешься разглядеть и прочесть всю оставшуюся жизнь.

Я конкистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду.

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду…

Открытка пришла изрядно потрёпанной. Вероятно её, выхваченную без конверта из потока корреспонденции, вертели в руках десятки экспертов, просвечивали, изучали каждый миллиметр под микроскопом, протирали растворами, словом, проводили все ведомые и неведомые опыты, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку. Но уликой она не стала.

Я получил её только потому, что никто из них не раскрыл шифр в единственной строке, выведенной твоим острым почерком: «Москва. Красная площадь. Дождь». Но предупреждение, скрытое в особом сочетании букв, запоздало. К тому времени почти вся группа была схвачена. Я благодарен, что столько лет ты беспокоилась обо мне. Знаю, что твоё сообщение – порыв чувств, а не приказ, ведь отправления не получают те, чей арест – лишь вопрос времени.

Долго не решался предать открытку огню, запоминая четкие изгибы букв, адрес отправителя, должно быть, вымышленный. Я словно слышал твой отчаянный крик: «Спасайся!», пробудивший истёртые льдинами лет воспоминания о мгновении жизни, которое связало нас незримыми нитями. Всё, что было у нас после – браки, друзья, увлечения, даже имена – укладывалось в несколько десятков сшитых под грифом и подлежащих вечному хранению страниц замысла неведомых нам режиссёров. Наша жизнь была прописана и предписана. Настоящие мы были стёрты.

И только одно было у нас. Красная площадь и проливной дождь, под который мы угодили без зонтов, опрометчиво отмахнувшись каждый по своей причине от прогнозов синоптиков. Ты решила, что воскресная площадь – лучшее место для встречи перед моим отъездом. Для меня это было неожиданно, ведь все инструкции я получил накануне в тишине прокуренных кабинетов. Но ты была куратором группы, которую мне предстояло возглавить. И я пришёл. Мы условились разыграть случайную встречу. Сейчас очевидно, что спектакль нужен был тебе, чтобы не вызвать подозрений у тех, кто неустанно следил за нами. Ты хотела быть со мной, но это желание нарушало правило: никаких отношений между нами. Тебя могли отстранить, но ты рисковала, поддавшись, может, впервые, неясным тебе чувствам, нарастающим внутри, подобно стихии.

До сих пор вспоминаю тот октябрьский вечер: блеск роскошных витрин универмага, дрожание в лужах жёлтых пятен фонарей, строгое мерцание кремлёвских звёзд. Всё – как на присланной тобою открытке. До сих пор мне не даёт покоя твой взгляд. Не холодный, твёрдый, пронизывающий, какой у тебя был в стенах нашего ведомства, а живой. Когда на нас обрушились потоки воды, ты, вдруг рассмеявшись, подобно студентке, выдержавшей экзамен, звонко крикнула «Бежим!» и, схватив меня за рукав плаща, потянула под арку магазина. Придерживая шляпу, я неуклюже огибал вспененные лужи и спешил за тобой – игривым мотыльком, порхающим в ярком свете витрин. А там, словно усыплённые шумом дождя, мы смотрели друг на друга непозволительно долго и слились бы в поцелуе, но тёмное мокрое небо вздрогнуло от боя курантов. Очнувшись от мимолётного наваждения, овладев собой и устыдившись, словно Адам и Ева, наготы своих чувств, мы, стиснув зубы в неимоверном, предельном напряжении, надели прежние непроницаемые маски.