Марина Арсёнова - Ребёнок обязан жить с матерью. Повесть

Вот тогда, глядя на эти снимки, я посчитала, что мы прожили в Крыму не три года, как всегда говорила мать, а два – вот же: 1994 минус 1992. Вроде бы, это не принципиальная разница, но живя с пьющим человеком, нельзя верить буквально ничему – воспоминания о собственном детстве приходится собирать, как паззл, смирившись, что каких-то деталей всё равно не достаёт, а вот эти, оказывается, неподходящие и из другого набора.

Когда я выяснила ошибку, разозлилась и стала проверять даты в альбоме. Ну какой 1988-й, если мне тут явно не больше полутора лет? А здесь волосы длинные, значит, мне уже года четыре, а не два. Я вклеила в альбом ещё несколько детских фотографий, которые взяла у бабушки, и подписала всё заново.

А не так давно обнаружила ещё кое-что. Есть два похожих кадра: мы с отцом и матерью гуляем с какой-то другой семьёй. Сахалинский сугроб, памятник какому-то деятелю, парапет. На первом кадре обе девочки сняты с отцами – я прижимаюсь к своему и улыбаюсь. На втором мы уже сфотографированы с матерями – я отошла подальше по парапету, прижалась к чужой маме, лицо недовольное. Мать держит меня за руку и как-то криво улыбается.

Я стала рассматривать другие снимки, где мы с ней вдвоём. Мать на этих фото – весёлая, позирует: фотографируемся же. А я почти всегда грустная, отрешённая. Я не знала, что наши отношения, оказывается, не заладились сразу, а не когда она начала пить!

С отцом – другое дело. Вот на чёрно-белом снимке я развалилась у него на руках, за шею обняла, счастливая. А тут я с дедом – явно чувствую себя любимой внучкой.

На последнем развороте альбома: летние фотографии с классом – в 1996-м и 1997-м. И всё. То есть, с семи лет меня фотографировали исключительно в школе. Пять профессиональных снимков за пять лет. И ни одного домашнего. Ни на Новый год, ни на день рождения. Я плакала над альбомом, осознав это. Справедливости ради надо сказать, что была серия кодаковских фото, сделанных моей тётей в Крыму, куда она приезжала на отдых, но у меня сохранился всего один кадр. Мне девять, я с мамой. Она уже очень часто напивается, но по ней совсем не видно.

Постепенно я стала звать мать по имени – Ира. Про себя и в разговорах с родственниками. Это значило, что, дескать, не мать она мне. Более того! «За всё, что она мне делала, её надо было лишить родительских прав», – я не раз рассуждала так и даже всерьёз хотела этим заняться: пойти в нужную инстанцию, подать документы, подтвердить юридически своё фактическое полусиротство. Но всё это казалось таким трудоёмким, что сама месть того не стоила – вот я и не пошла.

Ого. Вот это новость! Девочка Женя хочет лишить мать родительских прав. Я потрясена и сразу бросаюсь читать её историю.

Выясняется, что Женя Родионова выросла с дедушкой и бабушкой. Мать Елена работала в Москве, отца не было. Агрессивная женщина избивала дочь каждый раз, когда приезжала в их городок в Пензенской области. Она пару раз отвозила девочку в лес и душила там – такое «наказание» за «неправильно выключенный» ноутбук. Потом мать забрала Женю жить к себе в Пензу – и начался садизм чистой воды: ребёнка били за каждую мелочь и просто так. Однажды Женя не выдержала и подала на мать в суд за побои – той был выписан небольшой штраф, и дело закрыли «по примирению сторон». Во время следствия Елена всячески давила на Женю, заставляла менять показания. Какое-то время у Жени был отчим – он защищал девочку, но потом всё-таки ушёл от Елены – и тогда материнский садизм дошёл до крайности. Избиения были настолько сильными, Женя стала думать о самоубийстве. Но, к счастью, решилась на другой поступок – собрала вещи и пришла к подруге, которой к тому времени доверилась и рассказала обо всём, что происходит дома. С мамой подруги она пошла в полицию, написала заявление. Заявление приняли, Женю поселили в приюте для несовершеннолетних, начался судебный процесс. Мать настойчиво преследует девочку, но Женя держится.

Я нахожу Женю в «Инстаграме» и пишу слова поддержки. И не я одна – десятки комментариев под постом начинаются словами: «Женя, сил тебе! У меня была похожая ситуация…» И у меня, и у меня.

Когда мне было почти шестнадцать, мать разошлась с отчимом. Она увлеклась толстым мужиком с густой чёрной гривой, который работал шофёром. Точнее, «шо́фером», который завтра «позво́нит» и придёт чинить «ризетку». Отчим был изгнан, а мужик переехал к нам в тесную однушку.