Артемий Ладознь - Дымка. *Nebh. Об он пол чресплесе восчресплесь

А недавно она вернулась. Ненадолго, с похорон мужа – на похороны матери. Набралась храбрости (полста грамм помогли) и велела передать, что… любит его. Оно и неудивительно: сам прекрасно все понимал, просто – снова и снова – нередко мнил, что сколь проще его захотеть, увлечься им, столь труднее и добраться до более теплой, душевной стадии: любления в нем сокровенного . Признавались-то ему – через доверенных – нередко (причем восточные красавицы Марико-Томоко бывали пооткровеннее северных белоснежек Мануэл-Орили)…

Решил предать прошлое прошлому, сохранив в душе не остекленело-исступленный взор той и тех, но их игриво-целомудренную, томно-мечтательную улыбку – из ранних ноющих загадок. «Заходи, будь как дома!»

Наш Новый год… Круг замкнулся.

А те другие: еще молодая женщина с «еще не состарившейся» девочкой, иногда принимаемые им за ангелов под личиной неунывающих мучениц, что столовались, деликатно выпрашивая вечерний завтрак у MockDoNots, а возможность дневной ночевки – в BredUpCouncil, если чем и досаждавшие окружающим, то разве пикантным одором вынужденной несвежести, источаемый некогда дорогими и вечно зимними одеждами, – простят ли его предательство эти, им не огражденные, воспринимающие и вынужденный подвиг свой как забавную игру ввиду невозможности изменить что-либо «в этом лучшем из миров»? «Nicka» – ровно так обращались они друг ко другу, с плохо скрываемым соревновательным укором, так что в этом обращении-индексе неясно, чт о превалировало: безразличие ли к будущности, страх ли перед памятью или нерадение о «настоящем»…

Пусть не он автор первоповорота их судьбы, – как общеудобно ссылаться на непричастность к миропадению, тем самым обнаруживая двойное лукавство ориенталистов, этих лжеюговосточников, что неизменно советуют не менять ничего, окромя себя (возлюби самсару, на нее, впрочем, не медитируя, дабы за разбором майских дхарм не утратить боддхи), зажевывая это все мясом животных, забитых, разумеется, «не ради них», и тем самым на карме вроде как не сказывающихся – как и на душе следов не напечатлевающих, ибо таковая вроде как иллюзорна.

А в нем – вроде как есть . И жаждет, чтоб боль той встречи пребыла с оной – до… Встречи .

Которая, уж незнамо как, обязана состояться. Ну, тогда уж – со всем преданным, лишенным надежды. В том числе – с престарелой соседкой Яснопольской и ее несчастной, отягощенной тремя высшими и неспособностью ими поделиться, прикованной к одру дочерью. Кажется, первая хотела что-то поручить (кого-то вверить-препоручить), а последняя – подарить «Аэропорт» в английском оригинале? Трогательно. Не успели: апокалиптическая апоплектика извечного «некогда», «сейчас-сейчас»…

До встречи? Ах, как неблизок, всеотдаляем оный день…

Те горемычные – пожалуй, из малой выборки исключений, к коим скорее тянулся как к чему-то более сродному: себе ль, нелегкой ли судьбе, что сам себе накликал. В дальнейшем, при подведении итога полупобед-недосвершений, его будет столь же забавлять, сколь и раздражать ироничная статистика: «западали» на него все больше девицы из семейств небедных и дамы того же вышесреднего класса, с «планкой отсечения» повыше егойной. Почти классовые враги. Впрочем, вопреки своему антимещанскому символу веры, – относительно коего спустя годы сочтет гессианство союзным, а вот с эллинскими святоотеческими суждениями о пользе брака с богатой невестой для мужа мысли разойдется, – потщится подвизаться классовым нелицеприятием, задачей куда более многотрудной, нежели ясный антирасизм (опять же, несколько вразрез с духовно-конфессиональной закрытостью да этнокультурным снобизмом, коих нечужды иные от возносящихся и смиряющихся, от нихже непоследния суть эллинствующия).

Ему не приходилось убеждать себя, что нужна ему не охапка самоутверждения, а одна, Та Самая; да не богатая разукрашка, даже не смазливая стервь (из коих беспроблемно-честных давалок-интеллектуалок больше половины), а просто добрая-разумная душа (доброта без мудрости, врожденная и не требующая преодоления – не доблесть, а скорее блаженство, дар хранимого детства). Разве многое требуется? Ан днем с огнем ведь не сыщешь! Как не искал и второй «матери»: пересечение исчезающе мало. Итак, уймитесь, унзре Фройдлихе фройнде: запутавшись в своих бесчисленных «Я», утоните уж в бездне бессознательного, куда так рьяно вглядываетесь в поисках дешевой подушной власти.

Так или иначе, нашему извне-убогому глубоко претила сама возможность использовать кого-либо, а наипаче – женщину, даже в благих целях-намерениях, ради многих и б о льшего. Впрочем, мыслимо ли что более убогое, чем обмещанившиеся рок-звезды и культовые театральные постуры – ныне тени самих себя, былых властителей дум, некогда сердечных отправлений распорядителей, обернувшиеся банальными певцами меленького-крепенького-тупенького-мамоносмиренненького, давнорешенного и всеобще изгреженного? Много ли возвышеннее профессиональных бунтарей: диссидентов-ремесленников, грантососов-кликуш, вымогателей-выбивал для клики посвященных в нравонегодовальщину – всех, презирающих правду-как-основу, как суть долженствования реализующего, призывной ответственности свободного служения в противовес похотствующе-подчиняющему властвованию, ненасытно-всесожженческому правообладанию?