Владимир Соколов - …И при всякой погоде

Свой путь на эшафот я знал наизусть. Начинаясь с порога квартиры, он доходил до конца дома и, миновав помойку, пересекал шоссе. Здесь находился перекресток. Он разделял мир на две половины – и светлая оставалась позади. Дальше были еще дома – и снова перекресток. В доме направо жили Арик, Талызина Ира, Дима Рудковский. Слева – многие, в их числе – Лара. Но я еще не знал ее. После оставались решетка, школьный двор – путь до дверей. Я не был тем беззаботным школьником, что бредет спокойно по улице, размахивая мешком, взбираясь на бордюры и перепрыгивая лужи, и все это – в одиночестве. Меня провожали. Но я не мог сказать ничего. Не мог сказать даже бабушке, услышав сочувствие – но не понимание. Да и можно ли было понять меня? Увидев меня изнутри, сердце облилось бы кровью, разрыдалось бы, поразилось. Зачем же так серьезно? Но все было серьезнее некуда. Я шел с осознанием приговора, думая, что не вернусь – и все же зная обратное. Все выглядело напрочь иррациональным. Я шел с таким чувством и видом, будто ожидал пыток и унижений – тогда как ждали меня товарищи и уроки. Я думал о себе в третьем лице. О маленьком и беспомощном ребенке, которого посылают на смерть. Маленький и беспомощный ребенок в постели, за завтраком и на улице – до чего мне было жаль его. Я почти плакал.

Да и трудно было не делать этого. Школа встречала доброй песней, от которой разрывалось сердце. Я не думал о том, что выше всех ростом и что многих умнее – я боялся. Боялся всего. Боялся уроков, боялся учительницу с ее взглядом, боялся неуважения товарищей, боялся быть беспомощным и запуганным – боялся быть. Боялся быть не как все, не справиться с тем, с чем справляются другие. Последнее было самым ужасным, постыдным, но главное – невероятным. Как же так: он тоже ходит в школу, тоже мальчик, тоже с портфелем, с домом и с родителями – но совершенно ничего не может! Не может решить пример. Не может вывести соединение. Не может выразительно читать. Не может лазить по канату. Не может выступить на празднике. Не может быть школьником. Не может быть. Это было преувеличением, мнительностью, болезнью – но это было, и с этим я жил. Живу и до сих пор. Но тогда все казалось безнадежным. Казалось, я не выдержу каждодневной пытки – ведь ей не видно конца. Половина субботы, воскресенье, сдавленность в желудке и снова – целая неделя. Ничего другого не вспоминается – и не было на самом деле.

Хорошая снежная битва была редкостью. Нечасто выйдешь из школы и увидишь весь класс, схлестнувшийся в смертельной схватке – девочки против мальчиков. В такие моменты не успеваешь скинуть портфель, ввязываясь в нее со ступенек – и так и носишься с ним по глупости, потея и теряя преимущество. Битва могла длиться долго – и разворачивалась на разных участках. Вначале – перед выходом, в огромном дворе. Линия кустов отгораживала его от участка перед забором, разделяя поле битвы на две больших половины, внутри которых были свои, вызванные условиями боя разделения. Хотя снежки летели градом, поначалу тебя не замечали – но лишь до первого выстрела, тут же причислявшего наглеца к одной из команд. Подразумевалось, что это – команда мальчишек, но у меня были свои предпочтения. Сама идея сделать все не по правилам настолько нравилась мне, что я нередко оказывался в стане противника сразу же, как только вступал в битву. Это злило мальчишек и удивляло девчонок – но ровно на это я и рассчитывал. Уже один эффект неожиданности оправдывал такой выбор – но произвести хотелось не только его. Речь шла о впечатлении, которое мой поступок должен был вызвать у девочек. Встав на их сторону, я показывал, что они мне этим симпатичнее и интереснее товарищей – слишком примитивных и грубоватых в своем желании разбить слабых девчонок. Но не менее часто я оказывался и на правильной – и тогда стремился поразить товарищей ловкостью и самоотверженностью, бросаясь под снежки и выбегая вперед, чтобы прикрыть своим телом наступление. В ход шли все средства. Самые подлые подбегали со спины – и огорошивали броском по голове или за шиворот. Иногда же валили на землю – и засыпали противницу с ног до головы. Находились сорвиголовы и среди девчонок – но в целом силы были неравны. Так или иначе, всем было весело – и отдельными компаниями сражение продлевали и дальше.

За территорией школы начинался особенный беспредел, устраиваемый обычно двумя хулиганами – Тимуром Довлатовым и Никитой Стрельниковым. Тимур считался моим другом, но в присутствии Никиты становился неуправляемым и злобным, так что мы нередко дрались – всерьез и до боли. С Никитой же дрались постоянно. Он находил особенное удовольствие в том, чтобы приставать ко мне и злить меня, издеваясь и постоянно высмеивая. Иногда ему подражал и Тимур. Я ненавидел Никиту и обижался на Тимура, прилюдно и в слезах заявляя, что он мне больше не друг. Через день все забывалось, но повторялось снова и снова – чаще, чем хотелось бы. В одной из таких схваток Никита разбил мой телефон – и вражда наша в тот момент достигла своего пика. У него был долгий разговор с моей мамой – но и после мы продолжали драться и срывать друг на друге злобу. Никита был сильнее и популярнее – и потому побеждал. Все закончилось в десятом классе. Мы неожиданно поладили. Никита оказался начитаннее всех наших одноклассников – и уж точно умнее большинства.