Андрей Щупов - ГАСТРОЛЕР

– Мафика? – Геннадий усмехнулся. – Забавное словцо…

– Ну да, какого-нибудь воротилу из пришлых. Таких трогать себе дороже.

– Тоже верно, – Геннадий опустил голову. – Ага!.. А это еще что за шхуна на горизонте! Взгляни-ка! Никак твой собрат?

По укатанному изморозью скверу, крадучись, двигался старик с палкой.

– Цыпа-цыпа! – он медленно приближался к стайке греющихся на люке водостока голубей.

– Это Никита. Охотник.

– Охотник? На кого же он охотится? На голубей что-ли?

– На них. Есть-то что-то надо. На детской площадке, под крепостью деревянной, у него хата замаскированная. Печная труба выходит через мачту с флагштоком. Вот он их там и жарит по ночам.

– Занятно, – Геннадий набрал полную грудь воздуха, по-генеральски гаркнул: – Эй, Никита, здорово!

Голуби испуганно взмыли над сквериком, описав полукруг, понеслись к куполу аэровокзала.

– Что ж ты орешь, мил человек! – Никита трусовато всматривался в незнакомца. – Морис-дуралей, ты его, что ли, подначил?

– Не сердись, отец, – Геннадий уже шагал к охотнику.

– Как же не сердиться. Голубь – он ить зверь ловкий. Попробуй-ка пымай его голыми руками.

– Ты и ночами, значит, охотишься?

– А когда же еще? Днем-то мильтоны враз скрутят за такие дела.

Геннадий сунул руку в карман, вынул уже знакомый Морису портмоне.

– Возьми, отец. Сегодняшняя охота отменяется. Поешь чего-нибудь неголубиного.

Никита взял деньги, с сомнением покосился на Мориса.

– Ладно коли так. Пойду.

– И нам пора, – Геннадий взглянул на часы. – Времечко – что твой таракан. Бежит, не угонишься. Так что? Летишь со мной? – он смотрел на Мориса. – Я ведь не шутил. Надежный человек мне действительно нужен.

Морис пожал сухонькими плечами.

– Теперь от моего желания мало что зависит. Так и так порулю отсюда. Ты для этого вышибалы, гражданин залетный, можно сказать, гастролер, а вот меня они тряхнут, будь здоров. Так что, чем дальше отсюда, тем лучше.

– Соображаешь! – «гражданин залетный» со смехом сорвал с бомжа шапку-ушанку, широким жестом отбросил в сторону.

– Ты чего? – Морис варежкой прикрыл макушку.

– Смена декораций, не ерепенься, – Геннадий снял с себя вязаную лыжную шапочку, напялил на голову новоявленного приятеля. – Гляди-ка, налезла! – он отошел, любуясь. – Мда… Тяжела ты, шапка Мономаха! Или в самый раз?

– Тесновато чуток, но в общем…

– В общем, будем считать, терпимо!

– А как ты сам?

– А никак. Потому как сам-сусам. Меня ни морозом, ни штыком, ни пулей, – Геннадий довольно притопнул унтами. – Зеркала, жаль, нет. Впрочем, на вокзале успеешь полюбоваться. Конечно, не Аполлон, но где-то около того… Ну-с? Ускоримся, маркиз?

– Ускоримся, – покорно повторил Морис. К странностям речи Геннадия он, кажется, начинал привыкать.

На высоте десяти тысяч метров Морис наконец собрался с духом и стянул с головы подаренную шапочку. На лбу и ушах протянулся багровый отдавленный след.

– Ничего, – утешил Геннадий, – на месте что-нибудь спроворим.

– Да я в общем ничего. Разносится…

– Возможно, – внимательно глядя на соседа, Геннадий без всякой иронии принялся рассказывать: – Видишь ли, Морис, какая штука, еще в материнской утробе у человека полным ходом идет процесс образования нейронов. Четыреста штук в секунду или двадцать четыре тысячи в минуту. Представь себе, сколько их должно народиться за девять месяцев! – он покосился в иллюминатор. – Самое забавное, что впервые я поверил во все эти цифры, только увидев тебя. Большая голова, Морис, это красиво! Так что гордись и не смущайся, ферштейн?

Осторожно потрогав свою красивую голову, Морис промолчал.

– Я, братец ты мой, болтаю много, но ты не злись. Проглоти как-нибудь. Слишком долго пришлось играть в молчанку. Так долго, что всерьез думал, язык отсохнет. А каково это жить с отсохшим языком, сам прикинь? И кушать неудобно, все ж не акула какая-нибудь… – Краем уха Геннадий уловил обрывок разговора соседей, стремительно перегнулся к ним.

– Эй, землячки! Неужто из самой Уфы? Как там землица башкирская?

– Да никак, – соседи откликнулись без энтузиазма. – Как жили, так и живут. Башкиры русских грызут, русские – башкиринов.