Андрей Щупов - ГАСТРОЛЕР

– Башкиринов? – Геннадий заулыбался.

– Башкиринов, башкир, какая разница?

– А, может башкиров?

– Ну, башкиров, положим. Чего привязался-то?

– Сразу видать, – интернационалисты, – Геннадий довольно откинулся в кресле. – А я вот дипломат и по роду своей деятельности обязан быть патриотом. Только интернационален ли истинный патриотизм? Как полагаешь, Морис?.. Не знаешь? Вот и я не знаю. Выходит, хреновый я дипломат, раз не знаю такой простой вещи. Надо было оставаться в своих танковых войсках и не дергаться. Гонял бы сейчас на полковом Т-80, материл бы по рации взводных. – Он пристукнул ладонью по подлокотнику. – Хотя, сказать по правде, и танкист из меня был неважный. Тесно для моих габаритов. Плюс мазут, траки, пылюга… Так и не сумел полюбить железную конягу. Уважать – уважал, но не любил.

– Так ты, значит, из Уфы?

– Что? – брови Геннадия недоуменно изогнулись. – Ах, вон ты про что. Да нет, какая там Уфа. Это я так, для прикиду. Зудит в одном месте, вот и суюсь с вопросами. Я, милый мой, ужас как люблю испытывать людей на вшивость. Видно, судьба такая. Ты это учти, со мной не слишком легко.

Морису стало вдруг не по себе от темных пронзительных глаз соседа. Обычно люди скользят взглядом, обмахивают словно легким веничком, – этот человек бил насквозь, вглядывался с нескрываемым любопытством, цеплял из глубины все мало-мальски цельное, заслуживающее интереса.

– Мне, Морис, было пять лет, когда я пережил собственную будущую смерть. Из начала жизни увидел конец, словно оказался в ярко освещенном тоннеле. Играл во что-то и вдруг ясно представил: вот настанет день и все исчезнет. Понимаешь, все! Запахи, цвета, голоса людей… И родителей моих не станет, и бабушек с тетками, никого и ничего. Один лишь черный промозглый холод. И было это страшно, Морис! Уверен, страшнее действительности. Потому что в пять лет даже о чужой смерти думать неестественно! А я не думал. Я просто увидел эту свою смерть, понял, что она придет и скрутит по рукам и ногам. Я проплакал, Морис, всю ночь, подушку переворачивал, потому что намокала, а утром… Утром встал повзрослевший. Матери наврал, что пролил на подушку стакан с водой. Она поверила… – Геннадий на некоторое время умолк. – Наверное, что-нибудь это да значило, а, Морис? Как ты считаешь? Иначе на кой ляд малолетке такие знания?

– Может тебе это… Что-нибудь приснилось? Бывают же кошмары. Говорят, некоторые с ума даже сходят.

– Не было кошмаров, Морис! Не было. Хотя… Если вдуматься, то и кошмары, должно быть, проистекают из того же источника. Зачем-то ведь они снятся? А собственная смерть, пожалуй, даже не кошмар, – Геннадий рассмеялся. – Нет, дорогой мой бич, это загадка. Величайшая загадка жизни. Еще одно испытание на прочность. Только тогда я этого, к сожалению, не понимал. Потому и плакал.

Стюардесса прокатила по проходу столик с напитками. Морис потянулся было за чашечкой, но Геннадий остановил его движением руки.

– Красный свет, дружище! Можешь держаться, держись.

– Так оно ж это… Входит в цену!

– Потому и держись. Самое некрасивое – клевать на халяву. Не забывай: жизнь – цепь испытаний.

– Я ведь уже прошел проверку.

– Правильно. И потому отныне на службе. Одна из твоих обязанностей последовательно преодолевать жизненные перипетии – ступень за ступенью. Жизнь, Морис, – Потемкинская лестница. Твой личный Эверест.

– Я не мазохист, – буркнул Морис.

Геннадий растопырил пятерню.

– Ставлю пять за знание таких слов, но от питья все-таки воздержись. На дворе ночь. Мы сыты. Мы даже немножечко пьяны. Сиди и гордись, что не воспользовался халявой. Это и будет твоей второй победой. Первая была в той забегаловке.

– Победа, как же… А если мне, к примеру, в туалет приспичит? Если я по-большому захочу? Что, тоже терпеть?

– Но ты же пока не хочешь?

– Хочу!

– Тогда иди. Зачем же в крайности впадать? – в голосе Геннадия прозвучала откровенная насмешка, и Морис назло попутчику поплелся в туалет.

Когда он возвратился, новоиспеченное начальство назидательно изрекло:

– Смерть, Морис, могучий бегун. Она дает фору стартующим, но всегда и всех настигает. Одних раньше, других позже. Смысл бытия – бежать как можно быстрее. Ты не сравняешься с нею в скорости, но удлинишь пройденный путь. Барьеры, полосы, препятствия – это и есть стержень жизни. Время – часовой механизм, звонок будильника, кусок динамита под сердцем. Рано или поздно все твои будильники зазвенят, и об этом очень полезно помнить.