Марк Полещук - Часовщик. Сборник рассказов

– Готовы?

– Конечно.

Брифинг, подпись в журнале полётов. Выхожу на лётное поле и неторопливо иду к «Лайтнингу». Его уже подготовили, он стоит под хмурым корсиканским небом на взлётной полосе, призывно и горделиво задрав нос.

«Знаю-знаю, старина. Тише. Я тоже жду не дождусь», – мысленно остужаю его, чтобы не перегрелся раньше времени. Опасный, порывистый механизм, но невыносимо прекрасный в небе, среди облаков и пылающих лучей равнодушного солнца.

Залезть помогает механик. Как обычно, тяжело втискиваюсь в кабину, и даже когда ноги занимают положенное место, кажется, что я – слишком крупный слон для этой посудной лавки.

– Спасибо.

Механик кивает и ловко спрыгивает вниз. Спокойно, проверяя прибор за прибором, я облачаюсь в лётные очки и шлем, закрепляю на двух пристяжных крючках дыхательную маску. Машина исправна. Она рвётся в небо. Но мне нужно дождаться сигнала ко взлёту.

Вот и он.

>>>

Внутри самолёта я кажусь себе молнией. Неуправляемой энергией, плотной настолько, что её можно увидеть невооружённым глазом. «Лайтнинг» слушается меня, словно покорный ребёнок любимого отца, и я правлю им с холодной расчётливостью и неизбывным огнём в глазах. Небо приближается быстро. Оно захватывает, слепит. Накидывается тигром, акулой, кондором. Небо пикирует на меня, или я пикирую на него?

Выход на большую высоту. Максимальные девять тысяч метров. Дыхательная смесь отдаёт резиной – это из-за новых трубок. Скоро пройдёт.

Топлива хватит на шесть часов. Задание можно выполнить за четыре. Оставшиеся два можно использовать, чтобы задержаться среди птиц. Воздухоплавающие – непререкаемые повелители неба – ныне сброшены с Олимпа человеком, для которого вскоре не останется преград.

«Даже убийство миллионов себе подобных – не предел».

В последнее время меня одолевают тревожные мысли. Не знаю, может быть, где-то внутри я считал, что моя работа сможет изменить мир? Сделает его добрее и научит людей ценить не только своё животное естество, но и тех, кто рядом; тех, кто нуждается в помощи? Не вышло.

Эта война, и те, я уверен, кто последует за ней в будущем, докажут мою несостоятельность. Хотя, может быть, это несостоятельность искусства целиком: неспособного ничего поменять и никого спасти.

«Задание», – напоминаю я себе и гоню мысли прочь. Полёт до Прованса займёт не больше полутора часов, а там – немецкие самолёты, зенитки и родина под пятой захватчика.

«Отбирать у людей землю и дом, превращать их в рабов, убивать их – и всё ради глупой идеи превосходства. До чего страшно».

Будто бы в противовес земной скорбной юдоли, небеса безмятежны и спокойны. Самая страшная гроза здесь едва ли сравнится с залпом артиллерии, со взрывом гранат и рычанием танков, с криками боли умирающих.

«Люди поднялись в воздух, и теперь взрывы и стрёкот пулемёта можно услышать даже в небе. Мы уродуем всё, чего касаемся».

Показался далёкий родной берег. Я тяжело вздохнул, взялся покрепче за штурвал и начал медленно снижаться.

>>>

Три часа я плясал в небе над Провансом.

Зайти удалось незамеченным, достаточно было снизиться и не дать себя обнаружить. Хороший знак, но это не значит, что через десять или двадцать минут на охоту не бросятся «Фокке-Вульф», или пространство не заполнит чернильный кашель зенитных башен.

Мне страшно, но вместе с тем я чувствую, что зрение становится острее, дыхание выравнивается. Уверенный стук сердца заглушает рёв мотора, и я поднимаюсь выше, чтобы сделать первый снимок.

Гренобль выглядит мирным и спящим. Раннее утро. С такой высоты я не вижу ни чёрных военных шеренг, ни уродливых квадратов танков. Жителей, впрочем, тоже. Командование интересует численность врага и расположение укреплений. Вот я спускаюсь ниже, в глаза бросается несколько сожранных огнём зданий. Миг, и это зрелище исчезает навсегда.

Немецкие войска в городе. Под технику отвели большое поле, некогда, наверное, засеянное пшеницей. Щелчок камеры. Ещё один. Я чувствую их внутренностями, словно раскалённая игла касается изнанки сердца. Несколько чёрных точек, стоящих по периметру поля, начинают двигаться. Заметили. Рано или поздно всегда замечают.

Начинается чехарда. Игра не на жизнь. Одиночка против десятка вод. Я недостижим для большинства из них, а они все как на ладони. Набираю высоту, ложусь на курс к Шамбери. Нужно торопиться. «Лайтнинг» – манёвренная машина, юркая. Не зря её так прозвали. Выжимаю из мотора максимум; стрелки на приборах приближаются к красной зоне, но пока что не пересекают границу, за которой опасность вырастет многократно.