Soverry - Бесхребетные и бесчувственные

Править хаосом – перспектива более, чем просто притягательная.

И беспокойной Эриде, что порой успокаивается на плече своей вроде-как-никогда-не-подруги и спит не размеренно-спокойно, не нужна Геката. Не нужна ровно так же, как и той она сама. Пустые и давно уже не полые изнутри, все еще могущественные и кажущиеся значимыми снаружи. Все фикция; все ложь и неприкрытая ирония над тем, чем когда-то давным-давно являлись.

Только Геката никуда ее не гонит; сама уходить отчего-то не торопится.

Смотрит с небольшим прищуром, пальцами чужие пальцы перебирает, почти ничего не говорит и не комментирует происходящее. Удаляется порой внезапно и несколько резко, но возвращается исправно. Возвращается; а Эрида заранее знает, что от нее пахнуть будет сажей, многочисленными ингредиентами для какого-то очередного варева, названия которого она не помнит, совсем немного кровью. И на дне ореховых глаз, что почти близки к кошачье-желтым порой, тлеющие угли, едва-едва рыжие искры.

Обоюдное одиночество в столь ощутимом присутствии другой.

Можно попробовать различные ножи вгонять в руки и проворачивать, стараясь сделать побольнее, но разве оно от одиночества или жизни избавит?

Эрида лишь заново пальцы запускает в пышную копну вьющихся волос Гекаты и старается не дышать столь отчетливым запахом, исходящей от той. Рано или поздно она убьет ее, думает Эрида, когда чужие губы накрывают ее собственные; рано или поздно она убьет Гекату просто ради очередной взбалмошной прихоти. Ради того, чтобы посеять раздор и хаос внутри самой себя. Окончательно – если такое возможно – добить себя. Вытрясти.

Временные границы, неограниченные и размытые; похороненный под пылью, серой и забытьем бог. Да разве можно богом называться, когда не осталось никого, кто бы при имени твоем содрогался и молил бы о милости?

Аид – одиночество и уединенность. Пустота внутренняя, безразличие в жестком взгляде, внешняя отрешенность и скука. То ли намеренно подчеркнутая, то ли к апатии близкая. Мертвые тысячами и миллионами исчисляются, мертвые на его одиночество не претендуют. Они молчаливы; их властитель погружен в себя, отринут миром, сам этот мир отринул.

Аид – забытая пыль в книжках с печатным названием «Мифы и легенды Древней Греции». Пальцы перелистывают страницы, а на губах презрительно-снисходительные линии преломляются. И трети правды в том нет, но галдящие у другого конца стеллажа девчонки ржут, шумно листая книжки, и повторяют, что это все такой бред и такая смехота, неужели в это кто-то действительно верил? А он лишь улыбается совсем не по-доброму, возвращая книгу на место (издевка над его существованием, да и только), проходя мимо них. Одну переедет совсем скоро автобус, другая проживет немногим больше, а там сдохнет от непонятно откуда взявшегося туберкулеза. Бог смерти никого не торопит и к себе не зовет, Танат пунктуален до ужаса; бог подземного мира терпелив и расчетлив.

Аид – неоцененность и пренебрежение. Старший по праву рождения, младший по праву власти. В его Подземном никто перечить не смеет; раздраженного взгляда достаточно. Псина у ног сидит покорно, тремя мордами в глаза не решается заглядывать. Отсутствие Персефоны ожесточает, выплескивать всю свои истинную суть позволяет.

А Древняя Греция давно пала, ее давно не существует. Как и веры, Пантеона, жертвоприношений и страха. Вся мощь богов ведь в этом заключается, в проклятых смертных, это ведь они подпитывают, они обращают их из бессмертных созданий, владеющих незыблемым правом на материю, в богов.

Они не верят, и Аида нет.

Ничем не приметный мужчина в драповом пальто, с поднятым высоким воротником и здоровым доберманом. Такой же, как и многие.

Не то чтобы ему когда-то была нужна их вера.

А ему все реже и реже удается найти вход в Подземный, вернуться домой и вобрать в себя мощь по крупицам, по тонким энергетическим струйкам. Рано или поздно этого недостаточно станет. Рано или поздно он станет пленником мира живых, растеряет всю свою мощь. И начнет гнить заживо и изнутри; снаружи оставаясь все тем же. Бессмертием, увы, почему-то не торгуют.

Кто бы мог подумать, что он останется одним из последних. Они мертвы, они почти все мертвы и забыты. А те, кто еще живы, кто еще подпитывается тем незначительным – тех он не видел; Арес жив, пожалуй. С ним Эрида, может, еще парочка. Танат и Гипнос, конечно же. Быть может, даже Геката. Он псину за уши треплет; бог смерти чувствует это чертово приближение, Танат появляется на другом конце улицы и задерживается взглядом на нем лишь на мгновение, бог подземного мира знает, что скоро сгниет и угаснет.