Наталья Гнедова - Суйгинки. Рассказики обо всём

Как ни нравился Лизе художник, как ни плакала она по ночам в подушку, с материнскими доводами согласилась, мол, не работник он им, не опора, а выживать на чужбине надо.

Свадьбы никакой не было, зажили потихоньку в заботах о доме, хозяйстве. Васька работал как вол, всё хозяйство было на нем, Лиза с матерью действительно зажили как за каменной стеной.

А тут мамаша ещё надоумила, как прибавку в семью устроить: получить пенсию глуховатому зятю, притворившись совсем глухим.

Лизин художник тоже женился на первой, кто подвернулся, рисовал стенды для поселковых нужд, расписывал афиши в местном клубе и все чаще попивал в компании своей случайной жены.

А сердцу не прикажешь… Всё чаще придумывала Лиза повод задержаться где-то подольше, все таинственнее становились взгляды всеведущих соседок. А художник всё безучастнее и безучастнее смотрел на жену, на рождённых подряд ребятишек…

Кобышиха, как чаще теперь называли Лизу поселковые, с годами не менялась: не испортили её звонкую красоту рождение дочек, таких же утончённых и чувственных как мать. Любила Кобышиха принарядиться: и косынку прозрачную повяжет по-особенному и краешек комбинации обязательно выпустит чуть заметно под юбкою. С годами ещё и тяготиться своим замужеством перестала: с хохотом и прибаутками рассказывала закадычной подружке о своих приключениях. А на подружкино предостережение: «тише, услышит» нарочито громко говорила: «Да он же глухой!»

Васька действительно как оглох, почти ни с кем не разговаривал, но никогда и намёком не упрекнул жену в своей ревности. Бесконечной работой по хозяйству заглушал тяжёлые мысли и издёвки деревенских да тихо любовался красавицами дочками. А когда совсем было невмоготу, забирался на стайку, бросался лицом в душистое колючее сено и мычал, размазывая по обветренному лицу слёзы бессилья. Лежал на спине, уставившись в небо, и вспоминал редкие минуты супружеской радости…

Уже давно нет строгой немецкой мамаши, рано умерла спившаяся и болезненная жена художника, да и безропотного трудягу Ваську прибрал господь. А Лиза всё так же украдкой встречалась со своим художником, жалела, подкармливая бесприютного бедолагу домашним, заботясь о его заношенной одёжке. Но жить к себе не звала. К чему теперь?

Сноха наших хороших, почти как родственников, соседей была из приезжих. В доме свекрови появлялась Физа почему-то не часто, внешне она запомнилась больше по пожелтевшей семейной фотографии, подаренной когда-то соседями моей маме на память и хранящейся теперь у меня.

Физа и по сегодняшним меркам была красоткой: высокая, на голову выше своего мужа, тонкой кости с округлыми линиями статной фигуры, которую не могла испортить даже мешковатая самолично состряпанная деревенская одёжка. Лицо с правильными и милыми чертами величаво венчала крепкая русая коса.

Физа слыла поселковой чудачкой. В отличие от большинства деревенских баб никогда официально не трудоустраивалась, хотя вырастила одну дочку и лентяйкой не была. Прибавляла в скромный семейный доход простого работяги мужа добытые подёнщиной копейки. Бойкую и весёлую Физу с удовольствием зазывали помочь нуждающиеся односельчане. И с работой ловко справится и до слёз рассмешит забавными историями собственного сочинения. Любившая частенько выпить Физа шпарила стихами о любых событиях своей жизни, потешая подвернувшихся слушателей. Однажды и я стала свидетельницей её очередного выступления.

В выходные дни для жителей организовывали поездку на автобусе или грузовике за ягодой, своего транспорта у жителей тогда и в помине не было. Присоединилась в тот раз к «ягодникам» и с утра уже «навеселе» Физа. Ехать по лесной дороге до ягодных мест нужно было около часа, но время пролетело быстрее. Автобус просто взрвывался хохотом от поэмы чудачки. Не могу передать детали этой истории в красках, но хорошо запомнила начало, определяющее всю тему: « Физа Пиколова выпила немножко и сломала Физа ненароком ножку…» И дальше сюжет этой «трагической» истории развивался неожиданными поворотами таланта автора, доводя слушателей до слёз почти истерического восторга. Причем, вещая эту историю, в других обстоятельствах сочинительница каждый раз что-то меняла: то ярче зазвучит хвалебный эпизод о местной больничке, то более красочными картинками расцветут страницы её болезненных «страданий».

Глядя на эту чудоковатую и открытую женщину, всегда думалось, что если бы она жила в других условиях, могла стать замечательной артисткой. Но довелось Физе прожить здесь, в далёкой сибирской деревне, и оставить о себе память только сельской чудачки.