Ирина Мороз - Умер, шмумер, лишь бы был здоров

А.У.Тарнадин развернул скрученный в трубочку тетрадный лист, сморщился, мотнул головой.

Лысый развёл руками:

– Надел крыло – живи по понятиям. Кентовка решает, когда фраера в Шизо упечь, а когда ему фанеру ломать. А ты, будь спок! ВИЛ в ажуре. [5] Вступил в коллектив – живи по не писанным законам арестантской жизни. Семья решает, когда парня в изолятор посадить, а когда ему грудную клетку разбить. А ты, будь спокоен! ВИЛ в порядке.

– Хорош, Торпеда! Будет тебе бухтеть! Я тут харчи привёз. Доставь на кухню и будь на стрёме, а я к себе поднимусь, прикорну минут сто двадцать и – в дорогу. Бывай!

На территории бывшей усадьбы Тургеневых, каменный забор обхватил куб воздуха над участком в один гектар земли, с недавних пор ставший личной собственностью помощника генсека КПРФ – товарища А. У.Тарнадина. В ста метрах от забора поблескивал гранитной облицовкой трёхэтажный добротный дом с пятикомнатным подвалом, начинённым новейшей электронной техникой и домашней утварью. В одной из комнат подвала обосновался профессор Анатолий Львович Штейн, в соседней, большей по размеру, – охранник по прозвищу Торпеда. В конце коридора находилась огромная кухня, оснащённая лучшим кухонным оборудованием, включая, самые дорогие в мире электротовары фирмы – Miele.

Комната Торпеды часто пустовала, хоть и была задумана, как пункт наблюдения. Три монитора, пульт с кнопками на длинном, узком столе. Под потолком – голова оленя. На его ветвистых рогах висело несколько пар носков. В углу дивана ютились скрученные постельные принадлежности, и завершал интерьер плакат, на котором под кепкой хмурился защитник угнетённых масс и показывал оленю огромный кулак с дулей. Смежная с плакатом стена раздвигалась, соединяя комнату Торпеды с потайным помещением, в котором проходил постсмертную реабилитацию вождь мирового пролетариата В. И. Ленин.

Профессор Штейн получил бессрочный отпуск за свой счёт в московском НИИ, и на неопределённый срок переехал в Разлив. Он навещал Ильича ежедневно. Впрыскивал ему внутривенно витаминизированный состав для укрепления организма, созданный на основе лекарственных трав и с успехом испробованный на мышке Муське.

Моторно-двигательные функции ожившего организма полностью восстановились буквально за сутки. Речь возвращалась постепенно, подгоняемая мощным интеллектом.

Во время длительной болезни Владимир Ильич повидал немало врачей в белых халатах со шприцами в руках, поэтому обратился к профессору Штейну по-немецки, считая его ещё одним, выписанным из Германии светилом медицины.

– Скажите, любезнейший, вы из группы профессора Борхерта, Клемперера? Как к вам прикажете обращаться?

– Я рад слышать ваш голос, Владимир Ильич. Меня зовут Анатолий Львович, – ответил Штейн, наклеивая прозрачный пластырь на взбухшую от укола вену, – я ваш соотечественник, и, если вы не возражаете, мы сможем продолжить разговор по-русски.

– Очень приятно, Анатолий Львович! Знаете, батенька, я, по правде сказать, не привык так долго находиться в изоляции. Я бодр и чувствую себя прекрасно. Обнадёжьте, голубчик, скажите, что карантин подходит к концу. Кстати, какое сегодня число? Без газет я потерял счёт дням. Причина, по которой меня не навещают товарищи, понятна – инфекция и тому подобное, но газеты ведь инфицировать невозможно?! – Ильич улыбнулся собственной остроте и шёпотом добавил:

– А вы не боитесь заразиться?

«Ну, вот и наступил щекотливый момент, – подумал профессор Штейн, – даже раньше ожидаемого»…

Линия поведения Анатолия Львовича в данной ситуации была тщательно продумана и утверждена на последней встрече с Завьяловым Юрием Геннадьевичем – генсеком коммунистической партии России. Сошлись на эффективности шоковой терапии. Для этой цели из архива был выписан целый ящик со старыми газетами, который дожидался своего звёздного часа в комнате Торпеды.

– Владимир Ильич! Я отлучусь на секунду, – Штейн скрылся за отодвинувшейся стеной и тут же вернулся с двумя газетами. Положил их на тумбочку.

– Приятного чтения! Всего доброго! До завтра!

На следующий день Анатолий Львович просматривал запись аппаратуры слежения. То, что показали экраны, вызвало у него сердцебиение и душевную боль. На углу кровати, опустив голову и обняв щуплые колени, прикрытые жёлтыми штанами, сидел светоч коммунизма. Он истерически хохотал. Перед ним на полу валялась газета «Правда» за 24 января 1924 года. Под жирным заголовком « некролог», в траурной рамке было написано следующее: