Ирина Мороз - Умер, шмумер, лишь бы был здоров

Лысый сунул коробку в карман, сплюнул, схватил неподвижное тело за ноги и, вытянув его из саркофага, переложил на тележку. Покатил по коридору.

«Где я?» – он тяжело вздохнул и, кряхтя, приподнялся на локтях. Прямо над ним в металлической раме высветился квадрат. Замелькал. Появилось лицо широкоскулого незнакомца с вишнёвой бородавкой на лбу. Заговорило:

– Приветствую вас, Владимир Ильич! Добро пожаловать в «Разлив». Туалет и душевая за дверью. Завтрак на столе. Приятного аппетита. Будем на связи, – лицо исчезло, квадрат погас.

Он поморщился: «Что за чушь?.. Померещилось», – успокоил себя. Подтянулся, чтобы сесть. Получилось, на удивление, легко. Осторожно спустил с кровати хилые ноги. Огляделся. Незнакомое помещение. Без окон, но светлое, хоть источник света не обнаружил. Дверь. Стеклянная полка с дюжиной разноцветных пижам. Широкая кровать, атласное постельное бельё. Напротив – огромные часы в форме солнца с острыми железными лучами. Обеденный стол с четырьмя стульями. На столе стоит прозрачный сосуд с водой, соединённый длинным шнуром с розеткой в стене. На прикроватной тумбочке стакан. В нём плавает зелёный мешочек с хвостиком наружу, наверное, чай. Рядом на тарелке печенье и ломтики лимона. Возле сахарницы бумажная салфетка, сложенная треугольником с двумя чёрными буквами «СС» на половине красного флага.

Пальцы дрожат, но печенье ухватили. Надкусил, запил глотком чая. Вкус незнакомый, особенный. Промокнул губы обратной стороной салфетки с буквами «СР». Посидел, блаженствуя, несколько минут с закрытыми глазами и снова улёгся на кровать.

Его ноги, погружённые до колен в пушистые гольфы, отдыхали, лёжа на взбитых подушках. Мягкая розовая пижама обволакивала тело. А запах! Ммм!.. Запах в комнате напомнил детство, мамино трюмо, изящный флакон с рисунком кокетливой дамочки и размашистой надписью «Лила Флёри» на её пышном бюсте. Он улыбнулся воспоминаниям.

«Да! Вопросов миллион, – подумал, – а этот прилив сил? Так хорошо я себя чувствовал лет десять назад. Ай да немцы, ай да молодцы, всё-таки поставили на ноги припадочного. Никак высеялась заразная гадость – отсюда карантин. Изоляция организована в лучшем виде. И почерк организатора узнаваем. Ясное дело – Феликс Эдмундович. Узнаваем, батенька, как устав партии узнаваем. А какая ясность мысли. Наденьке спасибо. Выходила. А грузин, наглец, усомнился в преданности моей жены! Его необходимо остерегаться»…

Он спустил с кровати ноги, с опаской всунул их в глазастые и усатые тапки, склонился, погрозил тапкам пальцем и шепотом сказал:

– Эй, Коба, параноик! Следишь? Четырьмя глазами? Выискиваешь компромат? – пошевелил ногами. Глаза виновато заёрзали.

Встал. Выпрямился. Бодро прошлёпал к единственной двери. А внутри!.. Зеркальная стена, в полном наборе туалетика, рулон тонкой бумаги… Увидел себя в зеркале. Отпрянул:

«Ну и страшён же ты, батенька, в гроб краше кладут».

Заложил руку за мнимую жилетку, подумал: «типично еврейский жест. Наследие предков. Недаром я по матери – Бланк».

Взглянул на морды тапок, прищурился. Смочил туалетную бумагу, разделил на четыре части.

«Ну, любезнейший, получай по заслугам!» – уселся на крышку унитаза, наклонился и, напевая третью часть сонаты номер два Фридриха Шопена, известную, как похоронный марш, приклеил кусочки влажной бумаги к пластмассовым дрожащим глазам.

«Хороша Орловщина! А воздух, каков? И синьку для неба природа не пожалела! Пруд получился глубокий, вода чистая. Ожил родимый. Лучше высохшего будет, долговечнее», – так думал хозяин новенького чёрного джипа, въезжая в бесшумно раскрывающиеся резные ворота. Машина остановилась возле заснеженного брезентового шалаша.

Широколицый мужчина, лет пятидесяти, в твидовом пиджаке, на лацкане которого болтался ярлык с именем А. У. Тарнадин, пригнувшись, шагнул под брезент. Его прилизанные тёмные волосы разделял прямой пробор, заканчивающийся бордовой овальной родинкой точно посередине лба. Родинка напоминала индийскую бинди и придавала его азиатскому облику экзотическую загадочность.

Внутри шалаша находилась мастерская, пахло клеем и красками. Лысый очкарик в рабочей спецовке насаживал на деревянный кол вывеску из синтетического материала, напоминающего пробку. А на ней выжжено:

– Привет, Торпеда! Зюга был?

– ЗдорОво, Хозяин! Держи ксиву. [4] Ксива – записка. При мне сварганил.