Андрей Мошанов - Буратино и спички. Короткие рассказы для тех, кому не спится по ночам

Вот поэтому моё моральное разложение началось задолго до наступления половой зрелости и первого нравственного падения. Я взрослел в клещах противоречивых понятий и странных цитат, которые приобретали прямо противоположный смысл когда каждый раз звучали с разной интонацией в исполнении дворовых мастеров этого жанра.

Ленин жил… Ленин жив? …Ленин…??…Будет жить???

Вся сила моей унаследованной морали, которая быстро таяла словно сосулька весной, заключалась в непоколебимом знании наших родителей о том, как всё должно быть и табу на любые сомнения. Конечно, однажды начали поступать первые сигналы, но я воспринимал их как проверку на прочность, особенно после просмотра кинофильма «Мёртвый сезон», в котором немцы пытали до смерти советского разведчика, а он так им ни в чём не признался.

Одноклассник Лёха пришёл в класс, кипя от возмущения от увиденного сквозь замочную скважину двери бывшей спальни своих родителей, где недавно устроилась сестра с её новоиспеченным мужем.

– И эти люди запрещают мне ковырять в собственном носу?? – искренне возмущался он.

Слово «секс» как научно-популярный термин всё ещё медленно приживалось, но вопрос стоял остро. В отсутствии объясняющей теории все систематически и масштабно импровизировали, несмотря на лингвистическую ограниченность того времени – на безальтернативноe прилагательное «половой», лишённое всякого романтизма понятие «щель», какой-то уж очень политизированный термин «член», ну и короткое, очень брутальное, звучащее как выстрел существительное «акт».

Порнографический журнал привезённый отслужившим в Польше старшим братом моего закадычного дружка существенно расширил мои познания в женской анатомии и даже спровоцировал мой интерес к урокам биологии (за что я долго оставался ему благодарен!). Но червь сомнений уже начал вылупляться из своего железобетонного кокона и уже прицеливался куда бы присосаться своими липкими лапками, намечая маршрут и последовательность, в которой он собирался посетить и обгадить все уголки моей полудетской наивности.

Я просыпался от страшного сна, в котором я листал этот журнал и видел, как на его страницах бесстыдно совокуплялись члены Политбюро, руководители кружков районного Дворца пионеров и даже принимал участие педагогический совет школы в полном составе, увлекаемый нашим неутомимым физруком. Мне казалось, что я только что узнал страшную тайну, которой я не мог поделиться ни с кем. Но я умел хранить тайны! И моё либидо стало её заложником, по крайней мере до самого выпуска из средней школы, прогибаясь и подстраиваясь под реалии ценой формировавшихся бесконечных комплексов.

Ну, а в общем и целом, это было прекрасное время, когда наши родители тоже были молодыми, пробовали что-то творить и радовались каждому дню, хотя кризис непонимания между нашими поколениями медленно нарастал. Мы черпали свои познания друг у друга, и удивлялись a как же они живут? , ведь им доставалась только газета «Правда», которая не могла объяснить им всё, хотя и была самым много-профильным предметом нашего быта. Она издавалась в умопомрачитeльных количествах на душу населения и использовалась практически везде, вплоть до оклейки квартир и летних веранд изнутри (конечно же временно! в ожидании завоза в город очередной партии обоев сыктывкарского целлюлозно-бумажного комбината).

Человек придумавший эти обои явно находился в острой фазе внутреннего творческого конфликта между своей совестью и технологиями определяющими научно-технический прогресс. Обои удивительным образом отторгали любой клей и не ложились даже на самые лучшие стены страны, но зато вцеплялись мёртвой хваткой в пиджаки членов ЦК КПСС обильно cдобренные густой типографской краской.

После того, что я узнал о них из своих сновидений, мне было как-то неловко заходить на веранду и видеть эти лица расклеенные аккуратными рядами по стенам, и я не мог дождаться, когда же мы закроем их бесстыжие глаза новыми обоями в цветочек или в ёлочку.

Об этом знали в Сыктывкаре и работали без устали в три смены. Но за ними надо было ещё выстоять очередь. В то время не все удовольствия имели свою твёрдую цену в валюте, и за многие из них люди по-прежнему расплачивались исключительно своим собственным временем.

Я чувствовал себя как на другой планете и начал уходить всё дальше и дальше от своих родителей, а они продолжали жить здесь, каждый день в своем придуманном мире.