Иван Стрелкин - Самсон заходит в парикмахерскую

Мне стало так грустно, так тревожно, что я напился и стал целовать ее шею, а она, как всегда, не возражала. То была самая пьяная наша ночь; в безумии метались вокруг нас одурманенные валерианой кошки, и Мари отчаянно кричала, когда я был в ней, и царапала мне спину ногтями здоровой, необожженной руки; потом мы снова пили и снова целовались, и она плакала и плакала не переставая, признаваясь, как ко мне привязалась и что она бы очень хотела никогда ни к кому не привязываться, и потом зачем-то целые поэмы о Челестино, как ему тяжело живется и что он, мол, такой же поломанный, как и она сама. Она спрашивала постоянно, когда я уеду, я отвечал, что утром, но скоро она забывала, что я сказал, и спрашивала снова. Я ушел около восьми, собрал чемодан под аккомпанемент ее храпа и сунул ей под дверь коротенькую записку; а что мне было делать, может быть, Вы мне скажете? У меня уже давно был куплен билет на сегодняшнее число. Я не знаю, чем бы я мог ей помочь; ста тысяч у меня нет. Есть друг адвокат, но он далеко, в Тарту, и, боюсь, немецкое налоговое право – не его специализация. Да и как сурово заключал мой отец всякий раз, когда рассказывал о своей юности, лошадь можно подвести к воде и завести в воду, но нельзя заставить ее пить. Слишком цинично?.. Но, в самом деле, что я могу поделать? Руки ей связать, чтобы к вину не тянулись? Читать ей вслух Платона? Тащить силком к врачу с ее ожогами? Я пытался, но, клянусь, она заснула как убитая.

Дело в том, что непотушенная сигарета случилась в те четверть часа около восьми утра, когда она обычно решает закончить свою ночь, а я почти готов проснуться в очередное похмелье; то был омерзительнейший писк, как будто кто-то истязал крысу электрошокером; я выскочил на лестничную площадку и выбил ногой дверь. Мари стояла посреди спальни, ничего не соображая; в ее руках с воплями агонизировал датчик дыма. Она честно старалась его прикончить, но не могла сообразить, где прерыватель, и лишь раздраженно вертела белую коробочку в руках, беспомощно глядя на меня. Она была мертвецки пьяна; едва стояла на ногах, и диких усилий ей стоило держать глаза полуоткрытыми. Край ее пижамы горел, и кровать тоже горела вместе с балдахином, Мари даже не пыталась их потушить; коты предательски разбежались по дальним комнатам.

В аптечке очень кстати оказался пантенол: Мари сильно обожгла кисть и предплечье. Клянусь, я тогда уговаривал ее поехать к врачу, даже злобно кричал, что она чертова идиотка, но в ее крови было слишком много вина, и с ним было трудно спорить. Мари, стыдливо улыбаясь, неловко присела на край потушенного мною матраца прямо в размоченный водой пепел и мгновенно провалилась в тяжелый пьяный сон. Я подумал, что Оскар, Макс, Клио или Соня, привлеченные запахом жареной плоти, могут решиться немного погрызть бесчувственную хозяйку, и потому запер их в кухне. Кто-то мне говорил, что кошки не думают о своих хозяевах, пока тех нет рядом, а вспоминают их, только когда видят. Взяв с них пример, я ушел на репетицию, прикрыв за собой взломанную дверь.

А прямо сейчас я смотрю на башни Кёльнского собора. Мне кажется, я никогда в жизни не видел ничего прекраснее; усыпанный гигантскими бутонами крестоцвета, облепленный беззвучно вопящими горгульями, между которыми выстроились строгими рядами суровые святые и мученики, с его болезненно длинными и худыми колоннами, за которыми застенчиво прячутся от глаз людских каменные ангелы, с его стройными пилястрами и встревоженными пинаклями, с его хрупкими стрельчатыми арками и близорукими витражами, собор, затаив дыхание, тянется к облакам, проносящимся над Рейном, и становится кристально ясно: если есть Бог, то живет он именно здесь, в Кёльне, рядом с главным вокзалом. Мари бы сейчас фыркнула: она не любит храмы и все религиозное; когда по воскресеньям тревожно и гулко звонили колокола в местной церквушке, она презрительно ухмылялась: «Опять молиться заладили».

И снова я свернул на Мари; знаю, я уже наскучил Вам этой идиотской историей; я и сам себе наскучил, поверьте. Поговорим лучше о погоде; всю дорогу до Кёльна лил дождь; Рейн вышел из берегов, поглотив аллеи набережной, и деревья стоят по колено в воде, словно пожилые купальщицы, осторожно входящие в реку, дрожа от холода, неуверенно щупая стопами каменистое неуютное дно. Так печально и так красиво… Слезы текут. Как здорово! Сколько я видел уже удивительных городов, сколько еще увижу! В сущности, если не считать гнетущего ощущения собственной ущербности и навязчивых мыслей о суициде, моя жизнь полна и интересна.