Евгения Монастырская - Я лесбиянка - история жизни и любви. Том первый

Из коридора раздаются глухие мерные удары. Мне непонятно. Крепко прижимаю к груди мишку, зарываюсь носом в его всклокоченную шерсть. Он уютно пахнет старым одеялом, этот привычный запах всегда успокаивает, почти усыпляет. Но не сейчас. Мерные тяжелые удары сотрясают стены. Бросив мишку, выбегаю из комнаты. Бесконечный темный коридор коммуналки, заставленный пыльными картонными коробками. Под самым потолком висит пара потрепанных лыж с ощетинившимися палками, справа мелькает серый телефонный аппарат. В конце коридора два силуэта. Я не сразу понимаю, кто это. Отчим держит маму за волосы и бьет лицом о стену. Она маленькая, легкая, как тряпичная кукла в его руках. Я бегу по коридору, воздух превратился в кисель, с трудом преодолеваю его сопротивление, захлебываюсь им. Отчим огромный, от него идет жар, у мамы что-то красное на лице, от тел резко пахнет потом. Хватаю отчима за руку, кричу:

– Не бей мою маму!

Мотает головой, отходит куда-то.

После – черный провал, я ничего не помню. Обнаруживаю себя у бабушки в Одессе.

Мы сидим на маленькой кухне. Ем ленивые вареники со сметаной. Бабушка говорит слова. В ее словах нет сочувствия.

– Мама в больнице. У нее лицо было, как мясо, которое отбили колотушкой.

Она говорит и кивает большой тяжелой головой, выкрашенной ярко рыжей хной, и поджимает губы, и снова кивает. Она раздулась, как курица на насесте, важная, распаренная, бережет свое единственное яйцо, которое удалось доставить из Москвы в Одессу. Всем видом показывает: ну конечно, она же говорила, предупреждала, все это твоя строптивая мать, живущая с шизофреником, я же предупреждала, добром это не кончится, до чего ребенка довели.

– До чего тебя довели, – громко говорит бабушка и ее второй подбородок трясется, – ты смотришь исподлобья, будто затравленный зверек.

Зверек, зверек, – поет в моем мозгу, я нависла над тарелкой, вареники дымятся. Украдкой наблюдаю ее раздувающиеся и опадающие щеки с едва различимой сеточкой красноватых сосудов. Перед выходом на улицу она малюет губы морковным.

Пытаюсь представить лицо мамы, вспоминаю каким становится мясо, когда его отбивают для жарки, а потом кидают в кипящее масло. Мясо шипит и обугливается. Лицо мамы не может быть таким мясом. Я мотаю головой, выплевываю недожеванный вареник.

«Как мясо, которое отбили колотушкой…» – эти слова до сих пор живут во мне. Отчима нет и мамы уже нет. А я хочу вернуться в тот день, в тот час, в тот коридор, чтобы не допустить, защитить, предотвратить. И навсегда вырвать из своего сознания эти слова.

Постоянно боялась, что отчим покалечит или убьет маму. Снятся душные хищные кошмары; из года в год одно и тоже. Отчим превращается в монстра и бежит за мной и мамой. Мы петляем бесконечными черными коридорами, мы прячемся в комнатах с облезлыми обоями, вжимаемся в стены, выступы, припадаем к полу. За спиной слышу его гулкие шаги. В каждом сне ищу оружие. Огромные сундуки с оружием нахожу я почти в каждом таком сне: ножи, пики, мечи. Очень внимательно выбираю колюще-режущие предметы, понимая, что от выбора зависит наша жизнь. Иногда пики оказываются сделанными из бумаги и рассыпаются при первом прикосновении, ножы вдруг становятся резиновыми и безвольно сгибаются, мечи воском оплывают в моих руках. Но я настойчиво продолжаю искать предмет, способный поразить, зарезать, проткнуть.

Когда монстр-отчим настигает, я поворачиваюсь к нему лицом и выставляю вперед оружие. Кромсаю его упругую плоть. Это долгое, долгое убийство. Режу на куски. Продырявленный, искромсанный он продолжает нападать, из разинутой пасти брызжет теплая слюна. Это тяжелая работа – убивать. Наконец, бездыханное тело падает на каменный пол подземелья. Иногда он успевает вонзить в меня длинные клыки, и я просыпаюсь с болью в руке или ноге.

У меня была единственная подруга из параллельного класса «Б» – Ира. Ее мать выглядела помятой и пришибленной, отец крепко пил, старшая сестра ходила, в землю глаза опустив. Однако семейные драмы и неурядицы не вытравили из юркой и любознательной Иры страсть к приключениям. Вместе мы лазали по огромным чердакам сталинских домов, спускались в подвалы, забирались на пожарные лестницы. Никаких разговоров о мальчиках, никаких кукол и платьиц. Мы были два сорванца и весь мир Автозаводской улицы с домами, школами, магазинами и пристройками разворачивался перед нами манящими лабиринтами.

В двенадцать я начала куда-то отъезжать. Захлопнулась в себе, погрузилась в мир острых переживаний и взрослых книг. Вот она, лазейка в удивительную страну, – кивала я головой, ощупывая, обнюхивая очередной увесистый том.