Евгения Монастырская - Я лесбиянка - история жизни и любви. Том первый

Тетка транслировала без устали, как заведенный биоробот: важно не просто овладеть навыками выживания и следить, чтобы тебя не сожрали, не покалечили, не турнули, нужно научиться еще и что-то поиметь с этих мужских особей. И главное – не пропустить, не профукать то драгоценное время, «когда у них на тебя стоит».

«С твоей-то внешностью!» – говорила она, окидывала мою фигуру оценивающим взглядом и сладко причмокивала, будто желая лизнуть розоватый зефирчик.

Жили тетки, а их было две, в Одессе. С мамой мы часто приезжали погостить к ним на лето. Первая, так рьяно взявшаяся за меня, окончила иняз, преподавала французский и защитилась. Была замужем за очень преуспевающим стоматологом. Вторая выучилась на филфаке и сразу выскочила за старпома, кстати по любви.

Четкий план зрел у них в голове. «Пусть она переезжает к нам в восемнадцать, – говорили они моей маме, – мы выдадим ее за старпома». И мерещилось мне, что у всех одесских девушек, рассекающих в разноцветных мини юбках по тенистым, увитым раскидистыми платанами улицам, в голове остро пульсирует единственное желание – выйти за старпомов.

Старпомы становились капитанами дальнего плавания, а в те далекие времена это означило: фирменные шмотки, сувениры, деньги. И, что немаловажно, относительная свобода: ведь муж уходит в плавание на несколько месяцев.

Тетку озадачило, когда она поняла, что замуж я не тороплюсь и переезжать из Москвы в Одессу не собираюсь. Остервенело потроша толстопузых бычков, статная, грозная, она вытирала руки, измазанные рыбьими потрохами, о фартук, остро зыркала в мою сторону и пренебрежительно фыркала. Как посмела я не продать свою внешность выгодно?

А я сидела на пуфике, загадочно улыбаясь, грезя, чувствуя, как в глубине моего тела, пульсируя, разгорается желание. Я уже захлебнулась первой лесбийской любовью, живущей недалеко от Нескучного сада. Мечтала о ее влажных поцелуях и конечно скрывала свою страсть не только от теток, но и от матери.

А еще хиповала, писала картины и носила их на Арбат. Прислонив полотна к стене театра Вахтангова, присаживалась на низенькие ступеньки, ожидая покупателей. Сюрреалистические холсты с изображением жутких существ изредка покупали иностранцы. Вечером я курила траву с арбатскими обитателями, пила «три топора» прямо из горлышка и изредка оказывалась в отделении милиции. Я была потеряна для мира самок, караулящих моменты «стояния у мужиков».

Мир оказался крайне неуютным местом. Мужчины тянули к моему телу руки. Женщины старались нашпиговать мое сознания своими представлениями о жизни. Я дергалась. Мне некому было рассказать. Свою воздушную, отлетевшую от земли маму я берегла от переживаний. Уже будучи маленькой девочкой, поняла, – не хочу беспокоить ее, скрывать буду все плохое. У мамы была своя война: регулярные столкновения с моим отчимом, клиническим шизофреником. С отцом мама развелась, когда мне было четыре года. А в пять появился шизофреник. С детства я росла в причудливом мире его талантливых полотен, населенных странными, пугающими образами. Но этого мне было мало. Окружающий мир представлялся вместилищем боли, печали, и я решила опуститься до самого дна ужаса. Листала ночами толстые альбомы с полотнами Босха, зачитывалась рассказами Эдгара По. Страшная обезьяна следовала за мной по пятам, сжимая в лапе отточенную бритву, за стенами слышался рык замурованного черного кота и огромный маятник опускал все ниже свое острие.

У отчима случались приступы бреда ревности и тогда он становился агрессивен и неуправляем. Периодически отлеживался в психушках, возвращался притихший, пришибленный. Смотрел потерянно и долго вписывался в окружающую реальность.

С домашним насилием я впервые столкнулась, когда мне было пять лет. Сталинская коммуналка, высоченные лепные потолки. Я сижу на огромном диване, расставив перед собой мягкие игрушки. Улыбается пучеглазый коричневый мишка, лисенок вздернул остроносую мордочку, его некогда белоснежная манишка посерела от пыли. Отчим с мамой на кухне, они ушли обсудить что-то важное, взрослое. Выходя из комнаты, отчим произносил слова резко, мама старалась его успокоить. Они, верно, дымят вонючими сигаретами там, на кухне, выпуская дым в огромную двойную форточку, и кивают головами, и смотрят друг на друга, и смотрят в морозный московский вечер, подсвеченный фонарями и фарами машин. Я пытаюсь накормить воображаемым борщом непослушного лисенка. Он мотает острой мордочкой из стороны в сторону. Непослушный!