Надежда Коваль: Сон и наваждение

Иду босая по теплому дощатому полу к окну. Подоконник и рамы выкрашены в белый-белый цвет, а батарея затянута накрахмаленной белой тканью. Мама говорит, что если оставить батарею открытой, то комната будет смотреться неаккуратной, а сама батарея будет притягивать много пыли. Мама работает в больнице и о чистоте и порядке знает все. Мне запрещено трогать подоконник, потому что я, по неосторожности, могу содрать с него свежую краску, а поцарапанный подоконник – это полное безобразие.

Забираюсь на подоконник с ногами, располагаюсь около цветочного горшка с фиалками и стараюсь натянуть на коленки новый халат. Нижняя пуговица с треском отрывается и летит прямо под потолок, а на том месте, где она была пришита, образовывается дырка. Мама полила фиалки рано утром перед уходом на работу, и на темно-зеленых бархатных листочках до сих пор блестят капельки воды.

С подоконника маленькая комната смотрится совсем по-другому, как будто ты сидишь в театре. На плюшевом покрывале дивана нет ни одной складочки. Я не сажусь туда, когда одна, потому что рядом с диваном – кладовка, а я ее боюсь. По ночам мне снится один и тот же сон. Будто дверь в кладовку открыта и там, в черной темноте, сидит Баба Яга, а рядом с нею два кота – один большой, а другой маленький. Она меня спрашивает, какого кота мне хотелось бы выбрать? Я чувствую, что надо сказать маленького, потому что он мне больше нравится, но почему-то выбираю большого. Тогда Баба Яга набрасывается на меня и съедает. Этот сон повторяется неоднократно, и я каждый раз выбираю большого кота.

Я опять вспоминаю этот сон и больше не хочу рассматривать ни диван, ни дверь в кладовку. Теперь я с усилием заставляю себя смотреть на стоящий в центре комнаты круглый стол. С подоконника мне не видны его ножки, закрытые плотной скатертью с бахромой. Зато вижу на столе пузатую хрустальную вазу, наполненную до половины водой, а в ней пять ярко-желтых нарциссов. Лепестки у цветов такие сочные и плотные, что мне кажется, что если их сжать в кулаке, то они захрустят, как листья капусты. Нарциссы пахнут землей и дождем. Я вдыхаю их аромат и вспоминаю о маме, потому что это ее любимые цветы.

Завтра я понесу эти нарциссы в школу, чтобы подарить моей учительнице. Она возьмет букетик в руку, внимательно посмотрит на меня и скажет: «Никогда и никому не дари больше нарциссы. Это поминальные цветы, и их носят только на кладбище».

Об этом я решительно должна написать от первого лица. Словно на исповеди: высказаться и не чувствовать больше того неприятного съеживания души, той неловкости, которая обычно возникает, когда вспоминаешь, что однажды поступил против своей совести. Дело даже не в том, чтобы рассказать об этом вслух, как это делается в церкви или на приеме у психотерапевта. В том и другом случае тебе предоставляют «свободные уши». Хочу, чтобы меня услышали два человека, которых я однажды, по глупости, подвела.

Случилось это много лет тому назад, когда наряду с пионерскими существовали лагеря для летних сборов секретарей школьных комсомольских организаций. Активисты Восточно-Казахстанской области съехались на учебу в лагерь комсомольского актива в Верх-Ульбинском районе, неподалеку от города Усть-Каменогорска. Жилые корпуса, столовая, зал для собраний, площадка для проведения утренних и вечерних линеек, открытая летняя эстрада – вот все сооружения, которые есть на территории лагеря. Да еще два деревянных туалета, где невозможно находиться дольше одной минуты из-за дуста, которым обильно посыпают пространство вокруг «посадочных» отверстий.

Режим дня в лагере неизменен и строг. Подъем в семь утра, зарядка с легкой пробежкой вдоль полуразрушенной ограды, умывание у длинной цилиндрической емкости, по желобу которой тянется мутный ручеек с остатками болгарской зубной пасты «Поморин». На утреннюю линейку выстраиваются пять отрядов, составленных из школьных комсоргов. Командиры (именно так, а не иначе, зовутся лидеры отрядов) докладывают секретарю комсомольской организации лагеря о том, что отряд присутствует в полном составе. При этом они сгибают правую руку в локте, поднося крепко сжатый кулак к голове, повторяя жест испанских республиканцев «No pasarán!».

После завтрака – политзанятия, то есть лекции о том, как нужно вести комсомольскую работу в школе. Их читают члены областного комитета ВЛКСМ. После обеда – тихий час. А вечером – какое-нибудь культурное мероприятие: конкурс художественной самодеятельности, КВН или кино. В 23 часа – отбой, и не дай бог, если к этому моменту ты не окажешься в кровати! И так день за днем. В лагере есть свой комитет комсомола, в который входят самые-самые, то есть самые умные, активные и преданные «делу» комсомольцы. Возглавляет его второй секретарь обкома комсомола – женщина красивая, ухоженная, модно одетая и совсем непохожая на бескорыстного борца за коммунистические идеи. Она не утруждается скрывать от нас высокий материальный уровень, на котором живет сама и подобные ей «идейные вдохновители».