Дамир Меркадер - ДАДЖАЛЬ. Том 2. День как год

Клоп покровительственно похлопал Максима по плечу.

– Ничего, дружочек, ничего: это не зря потраченное время. Тебе полезно и немного гордыню поунять, и дисциплинки поднабраться. Но, в принципе, мыслишь в верном направлении. Продолжай в том же духе.

Через неделю, на ежемесячном параде Мёртвых Дедов, многое до того непонятное Максиму прояснилось. Пришло осознание, что именно требуется вывести по итогу служения патриотам.

Выглядела сама церемония парада так. Каждого девятого числа отменялись вся работа, все церковные службы и прочее. Первую половину дня община копалась в могилах в поисках тел усопших. Затем этим телам в задний проход вставляли палку, и каждый жук должен был маршировать с этакой инсталляцией в руках до заката солнца под патриотическую музыку.

Беда была в том, что покойников хватало не на всех, а отсутствие на марше, или, хуже того, присутствие без покойника приравнивались к злостному подрыву устоев и раскачиванию лодки. Наказание следовало суровое: недельное анальное покаяние в местном монастыре опарышей-скрепоносцев. Но вот только многие быстро просекли, что можно филонить целых семь дней от молитв, тренировок и работы, всего лишь подставляя задницу. Поэтому стали хитрить: отдавали новичкам добытые собственноручно тела и со скорбным воем огромной толпой отправлялись в монастырь, не дожидаясь заката.

Обычно вместе с Максимом на марше присутствовало не больше двадцати жуков – площадь почти пустовала. Виталька-педофил каждый раз носился за халявщиками с криком «Содомиты!», поэтому в итоге, пропустив марш, и сам отправлялся на покаяние, роняя горькие слёзы: «За веру в Глиста нашего страдания принимаю».

Потратив пару вечеров, Максим накидал план по бетонированию устоев и поголовному возвращению в ряды марширующих каждого жука. Не дожидаясь исповеди, он направился Куда Следует. Прочитав его заметки, Паша аж расцвёл:

– Неужто сам придумал?

Максим лишь скромно потупился.

– Ай, голова. Ну ладно, вместо трупов на палку вешать фотографии мёртвых дедов, согласен, гениально. Но вот не совсем понятен твой лозунг «Можем повторить». Предположим, мы, колорадские жуки, можем повторить набег на ещё одно картофельное поле. А как быть клопам? Можем ещё навонять? Или паукам? Ещё наплетём паутины? Тут, видишь ли, единство рушится. У них ведь свои деды на палках, только на соседних площадях. Обоснуй.

– Обосновывать не обязан, потому как трындеть имею право, а вот пояснить могу.

Паша рассмеялся.

– Ты, я смотрю, хоть и сидишь дома бирюк бирюком, а уши открытыми держишь: поднатаскался в местном жаргоне. Ну, давай, поясняй.

– Ты говоришь, мол, единство рушится? Наоборот. Главное, понять, что именно нас всех объединяет. Тогда можно не только отдельные площадные марши устраивать, но и общенасекомные, так сказать. Руководству ведь это придётся по вкусу?

– Базаришь. Ну, дальше.

– А теперь тебе вопрос как вышестоящему и более идеологически подкованному. Как ты считаешь, кто главный враг россиянского патриота?

– Америка, – пожал плечами Паша. – Ну, может, ещё жиды, чурки и хохлы. Не пойму, куда ты клонишь.

– Двойка вам, Брат Павел, по основам патриотизма, – победно ухмыльнулся Максим, поняв, что наконец-то уделал одноклассника. – Главный враг русского патриота – это ци-ви-ли-за-ц-я!

Паша грохнулся в своё кресло. Минуту он тупо палялился на собеседника, потом схватил записи, стал их перелистывать, открывал рот, чтобы что-то сказать, но, так и не заговорив, возвращался к заметкам. После третьего круга чтения он с восхищением воскликнул:

– Слушай, не знаю, как там руководство, а лично я сегодня же представлю рекомендацию на перевод тебя из Послушников в Братья. Ты наконец нашёл ту самую россиянскую идею на все времена, которую до тебя безуспешно пытались сформулировать сотни и тысячи философов с политтехнологами. Отправляйся-ка пока спать: утро вечера мудренее.

Нет ничего омерзительней на свете, чем просыпаться от грохота будильника или, хуже того, нежданного звонка на телефон.

Чтобы уж наверняка вырваться из объятий Морфея, у Максима стоял особый рингтон, который вызывал острое желание разбить смартфон о стену. Именно сейчас он и завопил мерзким женским голосом где-то поблизости:

«Только улыбайся, улыбайся,

Невесомости поверь и отдайся».

Как обычно, первой утренней мыслью была: «Я тебе так, сука, улыбнусь, что выбитые зубы сломанными пальцами считать замучаешься». Мгновенно настроение стало просто прекрасным.