Дмитрий Ардшин - Слепая зона

Чем дольше Хрулев глядел на девушку с мартини, тем хуже ему становилось, – с него сдирали кожу. Очень медленно… Сквозь прозрачную розовую тунику просвечивает черное бюстье. Джинсы с дырами на бедрах и острых коленях облегают длинные ноги. Завораживает черная туфелька, которая свисает, покачиваясь, на кончике левой ступни – и вот-вот соскользнет. Расплавленным воском по лбу Хрулева стекает капля пота, нервы звенят…

Ее лицо угнетало, подавляло Хрулева своей красотой. Хотя и несколько мелковатые, суетливые черты были ювелирно правильными, словно выпестованы из мрамора по лекалу древних богинь.

А потом он вспомнил Испанию, точнее то, что читал о ней, – и воздух накалился, загустел от маслянистой жары, Хрулев стал задыхаться. Черная туфелька покачивалась и бренчала на нервах Хрулева. Тонкие губы через розовую трубочку цедили, нет, не мартини, а закипавшую кровь Романа Леонидовича. Но глаза в черном контуре, увы, не замечают Хрулева, – они воздеты на монитор, который распят между потолком и стеной. Там модели в нижнем белье режут сцену острыми бедрами.

Представив ее в одних туфельках и кружевной пене, он побагровел. Ажурная фантазия ужалила в сердце и ядом растеклась по всему телу. Да, это не Настя. С этой Испанкой достоинство было бы более чем достойно.

Но зря он мучает себя, млеет, тает воском и буравит ее взглядом, непонятно на что надеясь. Он призрачен, чем когда-либо раньше. Не прошибаемо призрачен.

Вспомни моль, что изучала раму картины. Горло сжало, стало нечем дышать.

С каждой секундой он все сильнее презирал себя и ненавидел незнакомку, ее лицо, глаза, черную туфельку, что качается, дразнит, изводит и гонит прочь.

Соскользнув с ноги, она все-таки упала. В черной окантовке глаза удивленно сверкнули, – вниз, на туфельку, а Хрулева вдруг опять прихлопнула звенящая капель: «Где твое достоинство?»

Хрулева передернуло, он схватился за банку пива, залпом опустошил. Куда там – во рту та же сухость и так же язык прилипает к небу. Вздохнув, слез с высоты барного насеста и потащился к выходу.

Ноги заплелись, Хрулев споткнулся, чуть не упал, – как раз рядом с ней. Ради бога, только не пялься на нее! Еще два шага и встал, обессилев. Зачем-то зашарил деревянными руками по карманам. Монета, ручка, грязный комок платка, телефон, ладони из мокрой ваты, лицо полыхает, кровь стучит о висок… А пахнет от нее полынью, тревогой, желанием. Он может ее коснуться, даже ударить может… Потому что она… Потому что он… И вдруг неведомая сила сносит его к барной стойке. Лицом к лицу с девушкой. Он так близко к ней, что в глазах туманится, и сердце пытается выпрыгнуть из горла.

Облокотившись о стойку бара, он нервно поглаживал затылок, исподлобья глядя на девушку. Но тонкие длинные пальцы все так же теребили соломинку, окуная ее в мартини, а глаза все так же были распахнуты на экран монитора. Для нее он по-прежнему – призрак.

Даже бровью не поведет. Хрулев закипал, кусая губы. «Стерва! Шлюха!» – рявкает он и наотмашь бьет ее по лицу. Она затравленно смотрит на него, темно-красная струйка капает из носа в бокал с мартини. «Может так я, и сделаю», – запальчиво подумал он, вглядываясь в нее и пытаясь понять, разгадать тайну ее красоты.

Родинка на щеке, завиток волос, мочка уха, щемящий запах полыни… Облик ее туманится. Словно он с ней знаком уже много лет, отчего черты ее стали чем-то привычным, обыденным. И уже невозможно вспомнить то, самое первое впечатление. Оно стерлось, поблекло.

– Сидите тут одна, – задыхался Хрулев и падал в гулкую пропасть.– Неспроста это, наверное…

– А вам то что? – недовольно прозвенела она.

– Спросить хотел, – губы его дрожали.

– Ну и? – она ждала, нетерпеливо теребя соломинку и покачивая ногой в черной туфельке.

– Сколько? – выдохнул Хрулев, отяжелев на тонну.

Туфелька замерла, глаза сузились, черным холодом прокалывая Хрулева. Он побагровел и, не выдержав ее взгляда, опустил голову, виновато пробормотал:

– Времени…

– Понятия не имею, – сухо сказала она и отвернулась. С экрана монитора ей улыбнулась дива в блестках, словно сотканная из глазури и слюды.

Хоть бы какой-нибудь изъян в ней найти, думал Хрулев. Хоть за что-то зацепиться. Но напрасно. Он безнадежно заболел ей.

Пора уходить. Но он окаменел, парализованный ее красотой. Ему казалось, что он прожил с это девушкой всю жизнь и теперь он должен с ней расстаться, потому что она сказала: понятия не имею.

– Ну что еще? – звонко медный надменный голос, ледяная игла взгляда.