Дмитрий Ардшин - Слепая зона

Бросив телефон в сумочку, девушка села и виновато посмотрела на Хрулева.

– Надо уходить? – он натянуто улыбнулся.

– Извини, – она вздохнула и, отпив из бокала, облизала губы. – Вино замечательное, оно такое… – Девушка защелкала пальцами, но, так и не вспомнив слово, махнула не него рукой и, потупившись, схватилась за пачку сигарет.

– Это вы замечательная, – голос его дрогнул, наклонившись, Хрулев поднес фиолетовую зажигалку к тонкой сигарете в губах девушки, выщелкнул огонек. До этого момента он бесцеремонным «ты» пытался разрушить невидимую стену между собой и девушкой. И вот теперь вырвалось «вы», словно Хрулев обращался ко всем картинкам местного разлива, с которыми его сводил случай. – Знаю, Вы забудете обо мне, как только выйдете отсюда. Что ж, это так естественно и так… – горло его перехватило, глаза наполнились резью. Не раскисать! Он выдавил из себя улыбку.

Крылья бабочки почти сомкнулись – девушка с прищуром взглянула на Хрулева и выдохнула лиловатый дымок ему в лицо.

– За час обернемся? – лукаво улыбнулась она.

«Динь-динь!» – звякнула дверь в унисон сердцу Хрулева, вдруг упавшему вниз. Столик, стена, окно, бокал с пятнышком помады на краю – все вокруг потемнело, съежилось.

– А как же мама? – растерянно пробормотал он, вжав голову в плечи и оглядываясь. Тонкие кривые ноги в сопровождении смуглого бородача с насупленной бровью исчезли в глубине зала.

– Так мы едем или нет? – она вскочила.

Увидев допотопный, с квадратными фарами темно-серый Мерседес, который Хрулев назвал мой мерин, Настя разочарованно протянула:

– А я думала… – и запнулась, покосившись на Хаммер, который чернел рядом.

– Люблю раритеты, – Хрулев покраснел и распахнул перед ней дверцу. Настя, кривя губы, недоверчиво заглянула внутрь и все-таки нырнула.

Проносятся мимо магазин меха, стеклянная башня Сбербанка, заторможенная девятка в красной треуголке с черным «У», корабельный остов торгового центра в блестках рекламы и в муравьиной черноте у дверей, мост, разбухший алый шар солнца, подъезд, скрежещущий лифт, мячики грудей, гладко выбритые подмышки и лобок.

– Возьми меня! – нетерпеливо шепчет она, раскинувшись на диване. Над ней мелко дрожит, растерянно зависает пиджак. Хрулеву кажется, что он падает в стонущую, сладко пахнущую пропасть.

Вдруг он видит нос крючком, желтые, переспелые дыни в расщелине халата, слышит смех – кудахтанье, переходящее в сухой кашель. Бритвенный профиль пиковой дамы ложится поверх и накрест бубнового валета, совершенно не похожего на одиннадцатилетнего Хрулева, который колупается в носу. Родная тетка прочитала по картам, что Хрулева подстерегает в облике юной красавицы смерть. «Держись от этих прошмандовок подальше» – она затягивается сигаретой… Тетка умерла от рака легких. Теперь в ее квартире Хрулев на красном, скрипучем диване раскладывает, как запутанный пасьянс, Настю. А на столе беспокойно елозит, вжикает розовый телефон. Словно ее мама подглядывает за ними.

Пророчество… Гиль это. Бред несчастной женщины. Но ледяная игла уже – в сердце, удавка сжала горло, ворох вопросов рихтует мозг.

И Настя уже не Настя, – она распалась на красные кнопки сосков, пухлые коленки, бахрому ресниц, прерывистый стон.

Вон, вспорхнула моль, села на картину, висящую над диваном… « Я смешон» – думает Хрулев, глядя на серое пятно, что взбирается по золоченой раме.

Пытаясь унять озноб, Хрулев вспомнил амазонку в пестрой юбке и с перьями на голове. Пышные подушки грудей, мускулистые ноги налиты солнцем. Шоколадная бестелесность – не надо напрягаться, просто открыть журнал и…

– Хотя бы пиджак сними что ли? – Настя ущипнула Хрулева, возвращая с глянцевых небес на продавленный диван.

Он сбросил пиджак. Его губы и руки еще быстрее заметались по Насте. Но все так же внутри него растекался ртутью холод, и ничего больше.

В сердце растет черная дыра. Настя, словно одолжение делает. Дарит себя, как ценный приз. Такие девушки, как она, ничего не умеют, – безнадежно тупые в любви. За красочным фасадом – пустота, пшик. И все же…

Это был жест отчаянья, – сжал тонкое запястье.

– Больно ведь! – Настя отдернула руку.

– Извини, не хотел – Хрулев, побагровев, расстегнул молнию на брюках.

Ее рука скользнула в брюки. От прикосновения прохладных пальчиков у Хрулева перехватило дыхание, он закрыл глаза.

Вдруг захлебывающийся стон оборвался, – девушка замерла. И вот ее рука растерянно зашарила в брюках, пытаясь обнаружить что-то еще, помимо того, что она уже потрогала, ощупала. Оглушительно вжикал телефон.