Дмитрий Ардшин - Слепая зона

– А где же твое… – запнулась, отдернув руку, словно обожглась обо что-то в брюках.

– Мое что? – спросил Хрулев, упираясь ладонями в подушку и глядя сверху вниз в расширенные глаза обескураженной Насти, зажатой в тисках его ног.

– Где твое достоинство? – выдохнула Настя и покосилась на ширинку. – Хотя… это уже не важно, – тряхнула темным золотом волос.– Пусти, чего насел… – и, оттолкнув Хрулева, схватила со стола телефон. – Еду, еду я. Долго такси не вызывалось, – Ее раздраженный взгляд вскользь чиркнул по Хрулеву, и он вспыхнул, покраснел.

– День сегодня еще тот. Так устал, что… – бормотал Хрулев, дрожащими руками запихивая рубашку в брюки и смущенно, исподлобья глядя не девушку. Она молчала, словно не слышала Хрулева, словно здесь, в прихожей она была одна и, наклонившись к зеркальному овалу, висящему на стене, над тумбочкой, сосредоточенно водила темно-красной помадой по полным губам, пучила их, – вот-вот поцелует свое отражение.

Он все дальше от нее и все ближе к слепой зоне. Он даже дальше, чем в тот момент, когда только подошел к столику, за которым скучала Настя.

И теперь Хрулеву самому уже не верилось, что он пробовал на вкус эти губы-вишни, которые тянутся к зеркалу, и что он прикасался к этому телу, которое поспешно скрылось под серым жакетом, прозрачной блузкой и черной юбкой.

Но может быть, все-таки она не дотягивает до его мечты? И поэтому все получилось так?

Обшарив ее придирчивым взглядом, он сглотнул сухую слюну и, дотронувшись до перламутровой пуговички на жакете, тихо спросил:

– Когда мы увидимся?

– А зачем? – усмехнулась девушка и взглянула сквозь Хрулева. И он понял, что окончательно исчез, превратился в невидимку, призрака.

Дверь грохнула. Настя… Ушла… Хрулев дернул за золотистую цепочку, с сухим треском на стене вспыхнул свет, задрожал и померк, – лампочка настенного светильника скоропостижно перегорела. Удушливая темнота густо облепила Хрулева.

В «Кубе» так же как и в квартире, где Хрулев лежал в обнимку с бессонницей и растворялся в кислоте сумрака, голова дымилась, тяжелела от голоса. Только здесь, в клубе голос вплетался не в тишину, а в электронное танго, звеня: где твое достоинство? Кап-кап…

Хрулев, сгорбившись, окаменел над банкой пива, которую, словно тонкий слой пыли, покрывала изморось. Бармен – осветленные пряди, сережка в ухе – тискал руку прыщавой простушке, выражением лица и позой напоминавшей знак вопроса. Взять банку, перелить пиво в бокал – это для Хрулева запредельная эквилибристика. Время выдохлось, как пиво. Хрулев врос в апатию, в барный стул, в звонкую капель слов. Кап-кап…

Что-то жгло, мешало дышать, выводило из себя. Хрулев оглянулся.

Вокруг бильярдного стола – маленькие разноцветные шары, большие лузы – кружатся двое парней, громко споря, беззлобно ругаясь. Один из них, невысокий, подкаченный, похож на цирковую обезьянку. Мечется гавайская рубашка, бугрятся шея и руки, мелькают улыбчивые рожицы на словно прорезиненном лице, ярится разноцветьем галстук, который перед каждым хлестким ударом кия по очередному шару с манерной небрежностью закидывается через плечо. Гримасничая, он крутит кием, изображая, то мастера кун-фу, то трепача-акробата, который шутками-прибаутками пытается удержать на вспотевшем, облепленном черными вихрами лбу шаткий кий. И еще успевает подтрунивать над приятелем. Тот – высокий, худой, в продранной жилетке – низко нагнувшись и высунув кончик языка, долго выверяет удар, но все равно промахивается, злится, стучит кием в каменный пол, вытаращив мутно-красные глаза, бряцая цепочками на жилетке, после чего опустошает очередной бокал пива и рыгает, прищелкивая пальцами.

А может быть, так угнетал зеленовато-синий свет, что растекся формалином. Или музыка, отравляющая грустью. Или то, что в клубе – пустыня, никого. Где драйв? Где народ? На морях, в уличных шатрах, дома? Или – на кладбище? Но и здесь не лучше… Прочь – из бреда в стиле хай-тек. Бежать от железных столов и стульев, от сползающих с потолка черных змей-проводов, от формалина в музыке и свете.

Пальцы прощально скользнули по банке пива, а взгляд – по девушке, которая замыкала собой барную стойку. И сердце захолонуло, затылок онемел. Вот она, его заноза, взмахнула рукой. Подскочил бармен, игольчато сверкнула сережка в ухе, бросил в новый бокал с мартини раз, два, три кубика льда, убрал со стойки пустой бокал и метнулся обратно к вопрошающей подружке.