Артур Алексанян - Ребёнок и ветры Армении

Дедушек и бабушек уже не было в живых, поэтому у них мы спросить тоже не могли. А вот моим детям повезло гораздо больше: пускай они не застали живыми дедушку с бабушкой по отцовской линии, зато дедушку с бабушкой по материнской линии – да. Слушая их рассказы о прошлом, они проникались чувством невероятной нежности, а вместе с тем и ностальгией. Благодаря этим рассказам они узнавали сами себя.

Я же знал только бабушку по материнской линии, о папиных родителях мне было неизвестно ровным счетом ничего. Для меня они были как почтовые марки, которые вместо альбома прилепились куда-то к моей памяти. Я как будто коллекционировал воспоминания. Кто знает, почему все эти внутренние связи были нарушены, почему это повторялось раз за разом и какое значение могло иметь.

Безусловно, немалую роль в том, что эти внутренние связи были настолько нарушены, сыграл тот факт, что нам было известно лишь о некоторых эпизодах семейной истории, и в нашей памяти хранились воспоминания только о нескольких поколениях.

И потом долгое время мы жили словно в беспамятстве, занятые погоней за своим правом на жизнь и существование. Пробуждение и осознание себя произошло слишком поздно. Особенно осознание себя как армян, которое многих накрыло после землетрясения в Армении в 1988 году.

Тогда очень многие вдруг в полной мере прочувствовали свою принадлежность к армянскому народу: кто-то впервые отправился на родину, кто-то потом возвращался еще не раз, чтобы оказать помощь своей стране, а кто-то, как я, не сделал ровным счетом ничего. Я был слишком занят своей жизнью, работой, детьми и прочими вещами. Это пробуждение было не нужно многим из нас, но что мы могли поделать?

За всем этим последовали многочисленные путешествия, полные страха, если можно это так назвать. И моя самая первая поездка в Армению была особенной. Меня уговорил поехать туда посол Армении в Италии, и я, поддавшись своему страху, принял его приглашение. Это решение далось мне трудно, пускай это и была всего лишь туристическая поездка.

Я тут же вспомнил, как в детстве стыдился своих родителей, которые разговаривали на армянском в автобусе в Гренобле. Путешествие в Армению было попыткой узнать свою родину, наш язык, нашу землю, такую далекую и такую неопределенную. Мы армяне, потому что учились в армянском колледже в Венеции. Мы армяне, потому что наши родители армяне. Мы армяне, потому что мы другие. Мы армяне просто из генетических соображений. Но во сколько страданий и мучений нам все это обошлось!

Мы отправились сначала в Афины, где нас на одну ночь приютил один мой университетский приятель. Самолет в Ереван вылетал на следующий день. Димитри – мой греческий друг – был тем еще болтуном, поэтому всю ночь мы провели за разговорами о значимости чувства принадлежности.

У посла не было никакой неопределенности, его происхождение не вызывало у него никаких сомнений. Более того, он родился в Армении – стоило упомянуть об этом сразу. Димитри в свою очередь тоже не имел никаких оснований сомневаться в собственном происхождении. Он был греком, а мы для него были армянами – это тоже не вызывало у него никаких сомнений. Но я возразил ему, что сам до сих пор не могу точно сформулировать свою национальную принадлежность, и что решился на это путешествие, поддавшись внутреннему инстинкту.

Я задумался над тем, какой выбор мне приходилось делать до сих пор: да, я женился, у меня были дети, я был сам себе начальником, но как все это было связано с моей национальной принадлежностью? Она хранилась где-то глубоко во мне и не имела никакого отношения к другим моим ценностям, будь то как раз родина или общественная организация, борьба за правое дело и прочие вещи.

Я даже завидовал Гагику – послу Армении в Италии – и чувствовал его национальную гордость, которая сильно давила на меня. Он словно хотел дать мне понять, что мне еще очень многого не хватало, чтобы по-настоящему считать себя армянином. Что же это такое, родина, – спрашивал я сам себя. Безусловно, то место, с которым тебя связывают чувства, язык, культура – все то, о чем я не имел ни малейшего представления, просто потому, что у меня было слишком мало отсылок к этому.

Что же касается языка, в современной Армении все разговаривают на восточном наречии, понять которое мне было очень сложно, потому что я разговаривал на западном, которое можно услышать в Турции и других частях света в армянских диаспорах. То есть везде, кроме самой Армении и Ирана. И этот факт еще больше усложнял всю ситуацию с моей попыткой почувствовать свою принадлежность. Но мне нужно было выработать в себе это чувство принадлежности, пускай и искусственно. Это было необходимо для нормальной жизни.