Артур Алексанян - Ребёнок и ветры Армении

Все мои отношения с другими людьми, особенно рабочие, сводились, по сути, к тому, чтобы сначала завоевать человека, а затем постепенно добиваться с помощью него всех своих целей. Я хотел создать полноценное виртуальное хранилище, в котором были бы собраны все воспоминания о моих взаимодействиях с разными людьми, как неосязаемые, так и осязаемые, но мне так и не удалось это сделать. Я умел «разговорить» людей. И пример тому случай, который произошел со мной во время одной из поездок по югу Алжира.

В местечке под названием «Le Balcon du Roufi» я познакомился с пожилым мужчиной, возраст которого не поддавался определению. Мы заехали куда-то очень далеко на юг и попали в невероятно красивое место. Старик не умел ни читать, ни писать, но в том, как он говорил, чувствовалась мудрость, по своей глубине и силе сопоставимая с красотой пейзажа.

В нескольких словах он объяснил мне, что для того, чтобы по-настоящему прочувствовать жизнь, нужно познать бедность и научиться смирению. По тону его голоса и тому, как он произносил слова, я сразу понял, что он обладает способностью очень хорошо чувствовать собеседника. Мы были в абсолютной гармонии, как будто между нами не было никаких преград.

Иногда, вспоминая этот случай, я задавался вопросом – что именно сподвигло этого старика сказать мне те слова. Может быть, он хотел объяснить мне разницу людей с юга и побережья Алжира? Но я о ней знал и так, он был не первым, кто мне на нее указал.

А возможно, он хотел сказать другое: «Посмотри на этот пейзаж, он невероятный и не имеет никакого отношения к факту твоего существования. И все же ты можешь пропустить его сквозь свое тело и душу, если только отбросишь все страхи. Дыши и наслаждайся красотой природы – могущественной, но при этом гораздо более смиренной, нежели ты».

В конечном счете этот раздававший советы и наставления мудрец или «шейх», как, возможно, назвали бы его местные, был ни чем иным, как антиподом классического причитателя – того, что, поддавшись чувствам, непрестанно поет о собственных злоключениях.

Вопреки традициям народного жанра причитаний, согласно которым во всем было принято винить самого себя, я искал виноватого вовне, и им был ты. Ты олицетворял мое внутреннее молчание, более того, ты словно был подтверждением того, что «хотеть» вовсе не значит «мочь». Сколько раз я, заскучав по человеку, не мог при виде него в полной мере выразить свою радость, как будто «хотеть» и правда не значило «мочь».

Это было ужасно, как для меня, так и для тех, кто был рядом со мной. Я не мог выразить свою радость, и тогда молчание брало верх. Мое душевное состояние неминуемо передавалось моим спутникам и становилось причиной наших ссор, недопониманий, расставаний – еще более болезненных в силу того, что я просто не понимал, из-за чего они.

Лишь немногие были способны понять эту мою аутистичную сторону, и они прилагали немалые усилия, чтобы быть рядом и заставить меня говорить. Я, в свою очередь, поддавшись их стараниям, внутренне успокаивался и начинал действительно говорить и осознавать, кто сейчас рядом со мной. Только тогда мне по-настоящему удавалось выражать свою радость и в то же время оставаться безмятежным.

Уже во взрослом возрасте я задумался о том, что мне не хватает этой возможности говорить. И что двум вещам – любви и языку – мы по-настоящему можем научиться только в семье.

А все, чему я научился, – это слушаться. В детстве я слушался из страха, в колледже – из того же страха, к которому добавилось еще и чувство долга. В университете мне пришлось смириться с необходимостью хорошо учиться, чтобы получать стипендию.

Но вот в том, что касается языка, который должен был озарять все вокруг словно луч яркого света, облагораживать почву моей жизни и утолять мою жажду, как прохладная вода, я использовал слова только для того, чтобы выразить определенные свои желания, убедить или даже победить собеседника.

Все мои эмоции были похожи на снег, небрежно раскиданный по краям дороги снегоуборочной машиной. Они замирали во мне, как грустный велосипедист, которому пришлось сойти с дистанции на полпути.

Этому молчанию, которое передавалось из поколения в поколение, я научился еще ребенком. Нам ничего не рассказывали, а мы даже и не думали спрашивать. Будто бы, задавая вопросы, мы нарушали право родителей на молчание. Теперь же я часто думаю, почему мы не задавали никаких вопросов? Потому ли, что любопытство было признаком невоспитанности?