Алексей Жак - Изгнанник

– Хорошо, приноси. Разберемся.

Ольга придвинулась к Сергею и положила пухленькую руку ему на коленку.

– Оля, я же в прошлый раз давал тебе деньги, – повысил было голос Сергей, но тотчас перешел почти на шепот. – Имей совесть.

– Но то были деньги на жизнь, – Ольга изогнула шею, заглядывая снизу в лицо Сергею. Улыбка не сходила с ее ярко-накрашенных губ. – Ты не думай, мы экономим. Дотянем до конца месяца, а там этот зарплату принесет. Ему-то баба Лиза всегда подкидывает, не забывает. А нам, который месяц… ни одного подарка Кеша не получил. Раньше… – начала она, но опять прервалась.

– Лучше не начинай, – сказал Сергей.

– Давай лучше шампанского выпьем. Ты же его для меня приготовил?

– А для кого еще?

3.

Затем пришел черед той самой размолвке, затянувшейся на год. Они обходились без звонков, без свиданий. Было время подумать. Обо всем. И о чем угодно.

Ровно через год они встретились снова. Но ничего в их отношениях, в привычном укладе их совместной, без совместного проживания, жизни не переменилось. Будто и не было этого длинного, унылого года в разлуке.

– Ты как?

– Нормально.

– Я тоже. Ничего не произошло за это время. Все обычно: мама, сестра, Иннокентий. Он теперь в институте бабы Лизы, учится на дипломата.

– Ого, у бабы Лизы уже собственный институт!

– Ну, ты понимаешь, что я хотела сказать.

– Уж конечно понимаю. Тебя трудно не понять.

– Ты злишься?

– Нет, отчего же? Все же нормально. Подумаешь год прошел. Разве это срок для влюбленной пары.

– Не надо так говорить.

– Как: так?

– Ну, ты же с издевкой говоришь, чтобы меня кольнуть, чтобы мне больнее было.

– И в мыслях не было никого колоть. Тем более тебя. Напротив, я тебе премного благодарен. Вовек не забуду твою доброту.

– Ну ладно, Сережа, не надо таким тоном… Я чувствую себя виноватой, и прошу у тебя прощения. Я же первая позвонила и предложила встретиться. И ведь и ты не возразил мне. И не отказался. Значит, чувства все-таки остались. Правда, я угадала?

– Они и не проходили. Они просто заснули, задремали.

– Вот и хорошо. Я предлагаю их оживить. Пусть все будет, как прежде. Ведь нам с тобой было хорошо вместе. Не так ли?

Сергей молчал.

– Ты все равно лучше меня не найдешь. Мы с тобой уже не молодые. А так, как я тебя люблю, ни одна женщина тебя не полюбит.

– Ты откуда знаешь, кто как меня сможет полюбить? Откуда такая уверенность взялась? На какой почве произросла?

– Я тебя, как облупленного знаю, Сережа. Выучила за все эти годы, что была рядом. Ты-то меня не обманешь. Не ерепенься, и не притворяйся. Если какая и пойдет за тобой, то ненадолго. Из-за каких-то своих меркантильных интересов, о которых ты, может быть, не догадаешься никогда. Ты не знаешь еще женщин, какие стервы бывают.

– А ты значит без интереса со мной?

– Конечно же, глупенький. Что мне взять с тебя, подумай? Мне ничего не нужно от тебя, кроме тебя самого. Я тебе рассказывала, что у меня были кавалеры при деньгах, и очень богатые были, но разве они могут состязаться с тобой. У них нет доли того, что есть в тебе.

– Что же?

– Что женщина не сумеет высказать, но обязательно разглядит.

4.

Следующий раз она приехала на Рождество. В его халупу холостяка с нагрузкой в виде старой, дряхлой женщины, которую гнать он не мог – мать еще до своей смерти все-таки успела прописать ту в их квартиру. Да и не хотел, что-то родственное сохранилось в его сердце от тех былых (поросших быльем) лет, когда он приезжал к ней в гости в Облаково, где высокое небо висело над буйным леском через проезжую дорогу.

И такого высоченного неба он нигде не видел, ни тогда, ни теперь. Никогда, разве что в море, но там небо не знало ни конца, ни края, а тут оно было, как крыша над головой в каком-нибудь костеле или иноземном дворце с высокими сводами, откуда порой совсем неожиданно, как будто в этом месте прохудилось, сочилась крупными каплями капель в любое время года.

Он запомнил его: в то время сфотографировал, а затем кликнул на кнопке «Сохранить как» и отправил в хранилище.

Конечно же, он терпел эту старую женщину не из-за этого чудного неба, не из-за ностальгических воспоминаний, обуревающих его в ставшие частыми минуты и часы раздумий (от приближающейся старости, наверное). И уж, естественно, не из-за метеорологического феномена, всегда застававшего его врасплох, едва он в этой глуши высовывал нос на улицу.

Подумаешь, эка невидаль. Странности погоды, превратности судьбы. Сколько их он уже вынес, вытерпел. Он научился не замечать неудобства, окружавшие его, как Сталинградский котел. Пренебрегать ими. Тем более всё, всегда заканчивалось благополучно. Победой и торжеством. Правды над ложью. Добром над злом. Или, как он в первый раз (без всякого – ни доброго, ни злого умысла) написал в своем юношеском дневнике, применив случайную контаминацию: «Правды над злом», опуская ненужную последовательность тускнеющих от избытка слов, ограничивая их контингент до сверх предела.